Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Он возвращается домой к маме. При виде его с ней случается внезапный приступ гипертонии. «Это живо напомнило мне мое возвращение от мэтра Лефевра в 1823 году». Александр зондирует Порше: он вот-вот закончит «Христину», можно ли надеяться на аванс в случае, если он потеряет место? Конечно, водевиль не вызвал бы никаких колебаний, но тут трагедия… Впрочем, Порше не откажет, если ее примет какой-нибудь театр. Три дня Александр работает без передышки, лежа. Вернувшись, папаша Кнут тотчас же призывает его к себе, но разговаривает с ним довольно снисходительно:

«— А! вот и ты, дурья твоя башка!»

Однако он как будто не решается удовлетворить требования Александра. Тот держится твердо и угрожает в случае поражения объявить себя писателем публично и тем навлечь позор на семью. Добрый папаша Кнут уступает ворча. Но Александру этого мало: он любит только красивых людей, а его новый начальник на диво безобразен, следовательно, надо его заменить. Тут уж не выдерживает папаша Кнут:

«— Да кто же мне подсунул эту жопу с ушами? Видите ли, ему нужен начальник по его вкусу… Это слишком, остановись! Ступай в свой кабинет!»

«Все это не помешало довести «Христину» до конца. Но едва записал я превосходную последнюю строчку:

Мне жаль его, отец мой… Пусть кончают с ним!

как тотчас же почувствовал себя в положении бедной девушки, которая только что и вне всякого законного брака произвела на свет незаконнорожденного младенца. Что же делать с бастардом?» Отличный вопрос, но только на бумаге. Поскольку рекомендация Арно потерпела полное фиаско в случае с «Заговором Фиеско», надо было искать новую интродукцию. Александр обращается к Удару. Его бывший начальник отказывается оказать свое «влияние на это». Тогда Александр вспоминает о «человеке с широкими бровями и длинным носом, который употреблял табак на манер швейцарца. Человек этот периодически приносил девяносто билетов, кои господин Удар имел право распределять каждый месяц по три в день». То был суфлер из Театр-Франсе. Александр любезно ему улыбается. Суфлер же повторяет ему то, что он и раньше знал: либо найти путь к Тэйлору, либо целый год ждать читки. Александр говорит на эту тему с Лассанем. И Отец-учредитель советует ему обратиться к Нодье, близкому другу Тэйлора.

«Я написал к Шарлю Нодье. Напомнил ему эльзевиров, коловраток, вампиров и во имя его всем известной доброжелательности к молодым я умолял его порекомендовать меня барону Тэйлору». В стратегии Александра всегда содержится два уровня — явный и подразумеваемый. Самое важное, чтобы второй уровень был абсолютно ясен тому, на кого он рассчитан, в данном случае Александр слишком тактичен, чтобы напомнить Нодье, что он печатал его в «Психее». Дело сладилось, и Тэйлор назначает ему читку у себя дома в семь утра. С бьющимся сердцем он приходит, но место оказывается занятым. Некий автор как раз читает «Гекубу», взяв штурмом дверь Тэйлора и застав его в ванной, «как Шарлотта Корде застала Марата и заколола его кинжалом прямо в ванной; но только агония королевского комиссара была гораздо дольше, чем агония народного трибуна. В трагедии было две тысячи четыреста стихов!» Тэйлор видит в Александре спасителя. Автор не уступает, ему осталось прочесть два акта, и он пойдет до конца. Тэйлор плещется в своей остывшей ванной, ноет, с него хватит, он подает в отставку, поедет с миссией в Египет. Автор пожимает плечами. Тэйлор может ехать хоть в Китай, если ему это нравится, но прежде он дослушает до конца его пьесу.

Александр ничуть не обескуражен тем, что ему пришлось выслушать два акта «Гекубы», хуже написать трудно. Наконец, автор уходит. Тэйлор вылезает из воды, стуча зубами от холода, ложится под одеяло, натягивая его до подбородка. Александр, застенчивый и смиренный, начинает свой номер обольщения. Согревшийся Тэйлор куда лучше расположен к автору, а вскоре и очарован им. Александр выигрывает первый этап, он будет читать перед комитетом Театр-Франсе в четверг 20 марта[53]. Из суеверия он ничего не говорит об этом Мари-Луизе, знает только папаша Кнут, потому что он должен был отпустить Александра с работы.

В Комеди-Франсез «Христина» принята «с поправками», Александру же послышалось «без голосования». Он выскакивает из театра и бежит скорей возвестить великую новость, пусть это только первый шаг, матери своего сына или советнице сердца своего. Сломя голову мчится он к Мари-Луизе. «И в радостном моем нетерпении я пренебрегал мерами осторожности и поистине «срывал голову» среди экипажей, которых не видел, и лошадей, о которых спотыкался, до такой степени, что, прибыв в Фобур Сен-Дени, обнаружил, что потерял рукопись. Что за беда! Ведь я знал мою пьесу наизусть».

При его громоподобном появлении Мари-Луиза испускает крик, прижав руки к сердцу: он совсем что ли свихнулся, этот верзила?! Мало того, что он не на работе, так он еще танцует, все круша на своем пути. Он все ей рассказывает, потом успокаивается. Во многих бюллетенях для голосования содержалось требование вторичного чтения или же «передачи рукописи какому-либо автору, который пользуется доверием Театра», следовательно, пьеса не была принята без голосования. Всю ночь он пытается восстановить текст. Затем пьесу передают академику Пикару, к которому Александр испытывает «глубокое отвращение. <…> По моему мнению, Пикар настолько же умалил значение комедии, насколько Скриб возвеличил водевиль». Более того, Александр любит только красивых людей, а Пикар — «маленький горбун с длинными руками, маленькими блестящими глазками и носом, острым, как у куницы», мрачное предзнаменование.

И в самом деле, когда Александр явился к нему за своей рукописью, карлик посоветовал ему оставить литературу в покое и вернуться в контору. Пометки гномика представляли собой крестики, фигурные скобки, «восклицательные знаки, которые следовало бы назвать знаками оцепенения», вслед за ними гигантский знак вопроса и в заключении «слово НЕВОЗМОЖНО». В полном отчаянии Александр отправляется к Тэйлору. Королевский комиссар не соглашается признать, что ошибся относительно достоинств пьесы, и спрашивает мнения Нодье. Живописный библиофил, очаровательный рассказчик и к тому же превосходный писатель довольствуется лишь одной фразой: «Провозглашаю всей душой и, повинуясь голосу совести, что «Христина» — одно из самых замечательных произведений, которые я прочел за последние двадцать лет».

Александр просит актера Самсона, страстного защитника пьесы, посоветовать, как лучше ее исправить, чтобы удовлетворить предъявленные требования. Он не медлит с исправлениями, ходатайствует о вторичном чтении и добивается его назначения на 30 апреля 1828 года. Принято единогласно! Он выходит из театра и сломя голову мчится к Мари-Луизе, не теряя на этот раз своей рукописи. При его громоподобном и победоносном явлении Мари-Луиза кладет руку на сердце: как, он снова не на работе?! Но если пьеса не пойдет, а с работы его выгонят, Бог мой! На что же они оба будут жить, да еще и кот Мизуф. Советы матери для него закон, и Александр торопится на службу, ибо должны же знать папаша Кнут, Лассань, а также друзья и еще в большей степени враги, словом, весь Пале-Рояль о его победе! Впрочем, быстро аннулированной ультрамонархистской прессой сообщено: