Гибель «Демократии» - Владимир Руга

– Погоди отпевать себя, – поморщился Шувалов. – Я же сказал, что мне нужны сведения, а не ваши жизни. Давай, Анатолий, договоримся: ты отвечаешь на мои вопросы, а я всех вас отпускаю. Даю честное слово! Если себя не жалко, то хотя бы о товарищах подумай. Вон, Васька твой – совсем сосунок. Ему бы жить и жить… Ну как, будет у нас диалог?

– Да пошли вы, псы корниловские… – презрительно сплюнул бывший матрос и разразился длинной матерной руладой, называемой на флоте «большим загибом».

Ругань звучала столь затейливо, что оба офицера поневоле замерли с застывшими на губах улыбками. Железняк уже дошел до членов бывшего царствующего дома, когда Петр заметил, что рука анархиста скользнула к карману с оружием. Поручику ничего не оставалось, как ударом по голове оглушить боевика. Свалив на пол обмякшее тело, он выдернул ремень из брюк Анатолия и связал ему руки сзади. Очухавшийся Васька Жердь подвергся такой же процедуре.

Напарнику Шувалов жестом приказал следить за коридором, а сам бросился осматривать соседние комнаты. Долго рыскать ему не пришлось – в небольшой спаленке, примыкавшей к гостиной, он обнаружил на кровати труп мужчины. Осмотр тела дал немного: вся нижняя часть туловища и ноги оказались замотаны свежими бинтами, на руках виднелись следы затянувшихся ожогов, на правом запястье синела татуировка в виде якоря. Вглядевшись в обострившиеся черты лица покойника, поручик понял, что они опоздали – матрос Земцов унес в могилу тайну взрыва своего корабля. В двух других комнатах никого не было.

Петр вернулся к пленникам и, опустившись на колени, склонился над Железняковым. Убедившись, что матрос пришел в себя, поручик спросил:

– Скажи, Анатолий, Земцов успел рас сказать, отчего случился взрыв? И почему он просил передать тебе, что вас обманули? Это Калитников виноват? В чем заключался обман? Отвечай!

– Ничего тебе не скажу, – процедил сквозь зубы боевик. – Кончай меня, и точка!

– Вот осел упрямый! – сказал поручик, поднимаясь на ноги. – Ладно, без тебя обойдемся. На прощание желаю вам, внуки Бакунина, удачно выбраться из ямы, в которую вы угодили!

– Постой, Петр! – остановил Железняк. Теперь в его голосе звучало смущение: – Мне говорили, Евгения с тобой живет. Как она?

– И здесь ты ошибся, – ответил Петр, сразу посерьезнев. – Мы с ней расстались полтора месяца назад. Надеюсь, она наконец-то обрела свое счастье.

Больше не говоря ни слова, он выпрямился и быстро подошел к Малютину. Склонившись к уху напарника, зашептал:

– Бери мой браунинг и двигай на веранду. Как услышишь, что Бугай обстреливает лестницу, ведущую на чердак, беги за калитку. Займи удобную позицию и будь готов прикрыть огнем мой отход. Не старайся подстрелить – просто не давай ему высунуться, когда я окажусь на открытом месте.

После небольшого размышления Юрий признал такой вариант действий самым приемлемым. Держа в каждой руке по пистолету, он прокрался на веранду и замер в ожидании подходящего момента. Едва в глубине дома послышался голос Шувалова, крикнувшего: «Эй, Молчун, мы с твоими друзьями покончили, теперь идем за тобой!», как в ответ грянули выстрелы. Под их грохот Малютин домчался до калитки, мгновенно справившись с засовом, распахнул ее, но не стал выскакивать на улицу, а просто привалился спиной к воротному столбу, изготовившись к стрельбе.

Когда из дома выбежал Шувалов, отставной штабс-капитан, целясь в чердачное окно, спокойно, опустошил обойму браунинга и шмыгнул вслед за товарищем. Пригнувшись, они прошли шагов тридцать под прикрытием забора, чтобы без лишнего риска выйти из зоны обстрела. Их никто не преследовал – по всей видимости, Бугай опасался ловушки. Кроме того, анархистам было не до погони – им следовало как можно быстрее покинуть проваленную явку. Проходя по мосту. Петр бросил в пруд пистолеты, отобранные у боевиков, – за ношение незарегистрированного оружия можно было поплатиться несколькими годами тюрьмы.

– Вот видишь, Юрочка, а ты не хотел сюда ехать, – сказал Петр, забравшись в автомобиль. – Где бы ты еще познакомился со столь милыми людьми? А заодно в удовольствие пострелял бы по стеклам?

– Если ты называешь такие пустяки оперативной работой, я согласен посетить в компании с тобой еще парочку подобных мест, – не остался в долгу Малютин. – Надо же присматривать за юными поручиками, чтобы их никто не обидел.

– Тогда давай еще навестим господина Полосухина. Судя по распорядку дня, он скоро отправится на квартиру к любовнице. Думаю, это самое удобное место для конфиденциального разговора.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Собрать сведения о редакторе-издателе «Коммерческого вестника» Полосухине во многом помог московский журналист Борис Романов. Его статьи, рассказавшие от лица участника о поисках золота кайзера, вызвали сенсацию и были перепечатаны многими газетами России. Сделавшись в одночасье известным, Борис сразу же получил несколько лестных предложений от редакций ведущих изданий. После недолгих раздумий он заключил контракт с «Биржевыми ведомостями», став их московским корреспондентом. Теперь, кроме ежедневных сообщений из Москвы, каждую пятницу в «биржевке» появлялся большой фельетон, посвященный обзору жизни второй столицы. Очерки нравов, подписанные Романов-Не тот, пользовались огромной популярностью со стороны читателей, и среди литературных критиков пошли разговоры о появлении «нового Власа Дорошевича».

На подъемные и гонорар, полученный от фирмы Ханжонкова за право экранизации нашумевшей истории, Борис купил вуатюретку новой конструкции, только что выпущенную братьями Пежо. Взяв несколько уроков вождения у Фефе, Романов вскоре принялся носиться по городу как угорелый, стремясь по старой репортерской привычке оказаться на месте события раньше, чем оно произошло. Вскоре его автомобильчик цвета яичного желтка знали все постовые. Протоколы «по факту слишком быстрой езды» летели вслед за ним, словно сухие листья, подхваченные воздушным потоком от пронесшегося на большой скорости «самохода». Избегать наказаний Борису помогали обширные знакомства в милицейских кругах, благодаря которым донесения о лихачестве журналиста Романова неизменно ложились под сукно.

На вопрос об издателе «Коммерческого вестника» Полосухине Борька ответил кратко:

– Викентий Сергеевич из когорты скорпионов.

– А нельзя ли пояснее? – попросил Петр. – Мы с Юрием совсем не разбираемся в зоологии газетного мира.

Романов, покачав головой в притворном осуждении («Откуда только берутся такие невежды!»), подошел к книжному шкафу, покопался на полках, выудил из стопки тонкую брошюру. Наскоро пролистав ее и найдя, нужное место, журналист начал громко, с выражением читать:

«На меня напало раздумье. «Скорпионы», подумал я, что «они» в самом деле такие?.. откуда «они»?.. и где кроется их происхождение?.. не во мраке же времен искать их развития (зародышей)?

Конечно, «они» имеют свою историю, «они» – продукт улицы нового формата, когда последняя покрывалась вывесками, когда торговля и промышленность шли по пути развития, когда банковские конторы росли как грибы и ослепленный всеми этими прелестями, мечущийся городской человек желал только денег и денег… и искал их, и жаждал, ибо соблазна кругом был непочатый угол… Одним словом, внешняя жизнь кипела ключом, города расширялись и возвышались, на месте деревянных и удобных дворянских домов с садиками вырастали каменные казармы буржуазии с невероятно большими окнами для магазинов… Все выше и выше поднимал голову класс капиталистов…»

Борис сделал паузу, чтобы проверить реакцию слушателей. Малютин явно томился и посматривал на часы, ожидая, когда разговор пойдет по существу. Петр сидел спокойно, прекрасно зная, что пока журналист не изложит ответ на вопрос так, как ему представляется правильным, торопить его бесполезно. Пробормотав под нос: «Так, это не надо», Романов перевернул несколько страничек и продолжил чтение:

«Но события и развитие капиталистически-промышленной жизни следовали поступательно и открывали дорогу, довольно широкую, для деятельности «скорпионов».

Прогресс и конкуренция потребовали рекламы. Это первая стадия, по которой к обоюдной выгоде сошлись капиталисты и «скорпионы». Газетки стали рекламировать, а затем «проводить» то или другое дело и получать за это мзду. Таким образом создавалась промышленная литература, вся программа которой выразилась в бессистемной пестроте, время от времени проникнутой определенными вожделениями. Вот эти-то вожделения и составляли суть газеты, ее душу и определяли физиономию.

Положим, на первых порах все это «было грубо, не было той тонкости» «скорпионской» деятельности, но со временем все уложилось в определенные рамки до такой степени, что-наивный и верящий читатель ни в каком случае не узнает, где в газете правда и где ложь».