Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В театре Усто Мумина многие полюбили и старались чем могли подкормить этого истощенного человека, только что вышедшего из лагерного заключения. Когда декорации были закончены, он скромно сказал, что знает тайны цвета, но не знает тайн света, тайн театрального освещения. И тут известный художник Александр Тышлер предложил совершенно безвозмездно взять на себя все освещение спектакля. <…> Хочу особо сказать о двух постоянных слушателях оперы. Один из них стал появляться сразу после премьеры в одной и той же ложе, на одном и том же месте с левой стороны. Чем-то похожий на Алексея Толстого, он был одет в черную форму инженера железнодорожного транспорта, по-видимому, высокого ранга. Через три спектакля выяснилось, что наш постоянный слушатель знает музыку оперы наизусть и что фамилия его Костромитин. Каплан нам рассказал, что Костромитин — известный в Ленинграде одержимый музыкой и искусством человек, постоянный партнер Шостаковича: вдвоем они переиграли в четыре руки множество симфоний разных авторов. Страстный поклонник Улановой, Костромитин (после ее переезда в Москву) ездил в столицу каждый раз, когда она танцевала очередной спектакль в Большом театре. Словом, в Ленинграде он был человеком весьма примечательным, в какой-то мере легендарным. В Ташкенте же сложилась такая традиция: когда шел очередной спектакль „Улугбек“, Усто Мумин становился в проходе с левой стороны зала и ждал. Лишь после того как Костромитин садился на свое обычное место, Усто Мумин шел за кулисы и говорил: „Он пришел. Можно начинать“. И спектакль начинался.
Но однажды Костромитин не пришел[428]. Вскоре стало известно, что он заболел сыпным тифом и умер»[429].
Усто Мумин. Эскиз театральной декорации. 1940-е
Фонд Марджани, Москва
В 1940-х годах в эвакуации в Ташкенте жили тесть и теща Николаева. Когда Евгений Корчиц попадает (после изнурительной дороги под бомбежками) в Ташкент, первое, что он видит, — сад в плачевном состоянии. Всем было недосуг: зять на пленэре, дочь занята собой. Этот печальный эпизод воспроизводит Энна Аленник:
«Он остановился у глинобитной стены и отворил калитку. Стена-дувал огораживала построенный на его жалованье дом с мастерской для Усто и фруктовый сад, насаженный по его плану и при его содействии. Он вошел в сад, взывающий о помощи. …Лозы виноградного навеса оттянулись тяжелыми гроздьями так низко, что виноградины уткнулись в стол и почти достигали топчана. В этой зеленой комнате все любили полежать, отдохнуть, но никому до этих лоз не было дела. <…> — Кто-нибудь еще дома? — Усто в мастерской. Начинает новую картину и бросает, ходит и ходит из угла в угол. Потом опять начинает и бросает. Говорю ему: ну что это такое? Начал — надо кончать. Он взял и заперся от меня. Можешь представить, муж от жены запирается! — А дети? — Валерик и Маринка где-то бегают, Алька торчит в этом научном кружке. Одна разрываюсь на всех»[430].
Аня (Ада), по воспоминаниям персонажей повести «Напоминание», была эгоистична: отец говорит о дочери в ситуации, когда трудно с едой в голодном военном Ташкенте: «У моей дочери прекрасный сад. Она могла бы догадаться поделиться с нами, но не догадывается, бедняжка». Мать заступается: «Ну, не совсем так. Помнишь, Аня как-то принесла…»[431]
Теща Николаева, когда добралась до Ташкента, внешне напоминала дервиша — высохшая, черная от солнца, изголодавшаяся, она с трудом приходила в себя. При первом взгляде на нее Николаев понял, что будет писать портрет супруги Корчица вопреки ее желанию. Он делал наброски украдкой, из окна мастерской, глядя на нее то лежащую, то сидящую в саду. Страдания, которые увидел художник на лице своей тещи, стали толчком к новому замыслу. Он встречал поезда, прибывающие в Ташкент, с ранеными, эвакуированными, страдальцами, беспризорниками, заговаривал с ними, выслушивал их рассказы об адском пути, смотрел, как приехавшие с жадностью ели хлеб, ловили первую струйку воды из питьевого фонтанчика. В результате появилась целая серия работ «Человек и война»[432].
В 1943 году погибают под Курском брат Николаева Василий и сын художника Алеша.
Усто Мумин участвует в создании Уйгурского республиканского театра в городе Андижане — оформляет первые спектакли (1943–1944), за что отмечен почетной грамотой ЦИК УзССР (1943). Параллельно работает в Андижанском музыкально-драматическом театре. Создает серию картин и портретов «Уйгурский театр».
Усто Мумин. Шесть мужских костюмов. 1940-е
Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус
Усто Мумин. Шесть женщин и девочка. 1940-е
Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус
Здесь, в Андижане, по воспоминаниям очевидцев, у Усто Мумина был еще один послелагерный творческий подъем. Об этом периоде жизни художника тоже недавно появилась новая информация.
В частной коллекции ташкентского художника Турсунали Кузиева хранятся работы Усто Мумина, связанные с оформлением спектакля «Фархад и Ширин»: на них изображены эскизы костюмов, мизансцен. Кузиев рассказал об андижанском периоде Усто Мумина (со слов своих коллег): андижанцев якобы поражала в Усто Мумине аристократическая манера держаться. Военное время, вокруг пыль и разор, а Усто Мумин всегда в белом чесучовом (или льняном) костюме. Откуда деньги у небогатого художника? Он брал костюмы в долг у продавца, через некоторое время возвращал, якобы заметив брак или пятно, и брал новый. Никогда не ходил в старых костюмах. Был пижоном. Вел занятия в Уйгурском театре, а также выполнял работу художника. Его ученики рассказывали, что он курил сигары. Не то чтобы курил, но закуривал точно: закурит, положит на подоконник, сигара курится, прожигая деревянную поверхность и оставляя пятна, которые спустя время показывали поклонникам художника: здесь был (курил) Усто Мумин. Студенты часто докуривали эти сигары. Так оно было или нет, но молва и слухи и сегодня продолжают рисовать портрет Усто Мумина, придавая ему, как в этом случае, несколько эксцентричные черты.
В Центральном государственном архиве РУз хранятся стенографические отчеты Первого съезда Союза художников Узбекистана, прошедшего в мае 1938 года. В одном из выступлений партийного куратора есть такой критический вектор:
«В наших работах совершенно отсутствует образ т. Сталина, т. Ленина. <…> Вот, например, почему до сего времени ни в одной картине художников Узбекистана не отображен т. Куйбышев, который очень много сделал в наших условиях Узбекистана. Т. Фрунзе, который долгое время держал здесь фронт. Вот эти вопросы еще не подняты, и даже такие организации, как музей искусств, музей революции, эти вопросы не ставили перед художниками и таких
