Усто Мумин: превращения - Элеонора Федоровна Шафранская

Конобеев, Николаев и Гуляев показали, что они никакой контрреволюционной деятельностью не занимались, а ложные показания в отношении своей якобы контрреволюционной деятельности они вынуждены были дать и подписали протоколы допросов в результате моральных и физических воздействий[450] на них путем применения незаконных методов следствия (л. д. 74, 123, 176).

Что касается копии протокола допроса обвиняемого по другому делу — Максимова К. И., приобщенной к настоящему делу, то она не может являться доказательством виновности Конобеева, не будучи проверенной в процессе следствия по настоящему делу. Причем показания Максимова неконкретны и не подтверждены чем-либо другим объективным, данным по делу.

Какие-либо другие доказательства, подтверждающие виновность осужденных, в деле отсутствуют.

Обвинение Конобеева в той части, что он находился якобы в „тесной“ связи с врагами народа, также не доказано. В чем заключалась „тесная“ связь Конобеева с ними — из дела не видно, так как Конобеев общался с Ф. Ходжаевым в связи с исполнением своих служебных обязанностей, будучи управляющим делами Совнаркома Узбекской ССР.

Кроме того, дело в отношении Икрамова Акмаля определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 03.06.1957 г. производством прекращено.

Таким образом, Коллегия считает, что Конобеев, Николаев и Гуляев по ст. ст. 13–64 и 67 УК УзССР были осуждены необоснованно.

На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 163 и 154 УПК УзССР Коллегия —

ОПРЕДЕЛИЛА:

Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 9 февраля 1940 года в отношении Конобеева Евгения Александровича, Николаева Александра Васильевича и Гуляева Вадима Николаевича отменить, а дело по их обвинению производством прекратить на основании пункта „В“ ст. 2 УПК УзССР за отсутствием в их действиях состава преступления. Протест прокурора удовлетворить.

Пред-щий Кузнецов

Члены Жуков и

Атакузиев

Верно: член-докладчик АТАКУЗИЕВ».

Михаил Рейх. Портрет Усто Мумина. 1947

Фонд Марджани, Москва

9. Дервиш

Судя по немногим воспоминаниям об Усто Мумине коллег и друзей — по Самарканду, Ташкенту, Ленинграду, Сиблагу, он всем и всегда был чрезвычайно симпатичен, его любили, им восторгались, он еще при жизни стал легендой: европейский, русский художник, который не только связал свою жизнь со Средней Азией, но сделал это органично. Это не было просто рациональным решением — в таком поведении, образе жизни гармонично соединились и разум, и чувства художника.

Вспоминает Георгий Карлов:

«Я познакомился и узнал воочию художника, о котором ходили легенды. Этот художник, как мне рассказывали о нем, приехал в Среднюю Азию, влюбился в восточную экзотику (а здесь было во что влюбиться!) и решил посвятить себя и все свое творчество Востоку, Средней Азии. Для этого он принял магометанство по всем правилам и формам — и получил имя, которое вошло в искусство как „Усто Мумин“… <…> Прекрасный, тонкий и нежный художник. Его работы были полны удивительного обаяния — и я долгое время находился под его влиянием. Много лет он был моим „художественным удивлением“. Многое я понял, что и как надо смотреть и делать, любуясь его работами»[451].

Путь, избранный Усто Мумином, напоминает путь дервиша по двум причинам: с одной стороны, художник предстает перед потомками, если использовать лесковское определение, «очарованным странником», с другой — история знает немало примеров, когда маска дервиша была продуктивной и спасительной одновременно, о чем и сам Усто Мумин упомянул[452], имея в виду судьбу Арминия Вамбери.

Усто Мумин в тех сферах, которые были ему подвластны, играл некий спектакль, сочиненный им самим, — от переодевания и смены имени до воображаемой социальной роли. Не случайно одной из любимых им фигур был Машраб — поэт и дервиш: видимо, истинный поэт и художник на Востоке не мог не быть дервишем («Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт — брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем, как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются»[453]).

Машраб — суфий из Намангана, Дивана-и-Машраб, был, по наблюдениям Нила Лыкошина, известен каждому туркестанскому жителю независимо от общественного положения или уровня грамотности — неграмотные не раз слышали декламацию его стихов, писал в 1915 году по результатам полевых наблюдений Лыкошин. Но отношение к Машрабу и его творчеству, заключил исследователь, у разных слоев населения далеко не однозначное. Если заговорить о Машрабе с простолюдином, он, улыбаясь, продекламирует несколько строк из самой скабрезной, по определению русского востоковеда, остроумной газели Машраба. Если заговорить о Машрабе с ученым туркестанцем — нарвешься на презрительный отзыв о человеке, не заслуживающем никакого внимания. А многие, даже хорошо знакомые с произведениями Машраба лицемерно скрывают это знакомство, как скромные барышни, стесняющиеся сознаться, что читали новеллы Боккаччо. Что уж говорить о нелюбви мулл к Машрабу, ведь он при каждом удобном случае обличал их, издевался над их ханжеством и мнимой непогрешимостью. Но для большинства простого народа личность Машраба представляется своим братом[454].

«Восторженный, опьяненный поклонник Бога», «мысли свои он не облекал в красивую оболочку персидских стихов, а говорил с народом простым, понятным каждому языком», «поклонников этого учителя простоты и искренности можно встретить лишь между обделенными на жизненном пиру дервишами» — такие характеристики Машраба были собраны Нилом Лыкошиным в результате общения с народом. Эти же черты в определенной степени отличали и Усто Мумина (вспомним его горный поход по Таджикистану, где он нашел понимание у простых тружеников, дехкан, ремесленников).

Что касается жизнеописания Машраба, то одним из первых создает его опять же Нил Лыкошин. Так, он извещает русского читателя о месте рождения героя: город Наманган, где недалеко от большого базара находятся остатки дома, в котором родился Машраб. Место рождения дервиша огорожено сводчатой постройкой с куполом. Рядом каляндархана[455] его имени. Машраб не был женат, потомства не оставил. Родился в 1050 году хиджры (1640 от Р. X.), но дату его смерти никто не знает. По окончании первоначального обучения отец отвел его к известному учителю-суфию. По прошествии ряда ученических лет учитель отправляет Машраба завершать образование в Кашгар к почтенному суфию Хазрет Афак-Ходже:

«Много знаний ты прибретешь от святого, постигнешь в совершенстве тайны суфизма, но потом, задумав посетить Балх, ты покинешь своего наставника. Побываешь ты в Бухаре, затем придешь в Балх и здесь от руки Махмуда погибнешь мученической смертью — будешь повешен, как Мансур Халладж, в местности Арпамуш. Испытывая восторженную любовь к Богу, радостный, счастливый, ты удостоишься славы мученика. В таких словах предсказал Дамулла Базар Ахунд своему ученику всю его жизнь, когда отпускал его в Кашгар к Афак-Ходже»