Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Недатированная запись

Тарковский о Рерберге: Для Рерберга факт изображения – не факт престижной профессиональной кинематографической живописности, а стремление к истине, той самой истине, что подготовлена всем его предыдущим опытом…»

Как я уже отметила выше, обращаясь к периоду, связанному для Тарковского с «Зеркалом», публикация моего интервью в «Молодом коммунисте» совершалась сотрудниками журнала в период почти полного публичного забвения режиссера и его последней картины «Зеркало», квалифицированной, прежде всего, «незрительской»… И Глотов, и Тимофеев были не только уволены с работы, но оказались невольниками своей сложной доперестроечной судьбы… А Лев Тимофеев, оказавшись позднее в рядах правозащитников, отсидел несколько лет в тюрьме…

Теперь я возвращаю статье ее первоначальное заглавие и сокращаю пересечения с текстом предварительной беседы, опубликованной выше.

В поисках художника, в поисках зрителя

(Режиссер и зритель. Проблема контакта)

На вопросы нашего специального корреспондента Ольги Сурковой отвечает заслуженный деятель искусств РСФСР кинорежиссер Андрей Тарковский.

Корреспондент. Андрей Арсеньевич, мне бы хотелось, чтобы в нашей беседе вы высказали свою точку зрения на проблему, безусловно, чрезвычайно важную – проблему восприятия зрителями, особенно молодежью, тех или иных произведений искусства. И каковы в этой связи взаимоотношения, складывающиеся между художником и зрителем? На мой взгляд, они порою бывают довольно сложными. Вас это беспокоит?

Андрей Тарковский. По-человечески мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы моя работа находила дорогу к каждой душе, но я не уверен, что есть множество людей, которым мои картины понятны, и я не вижу драматизма в том, что какой-то категории зрителей я, как художник, чужд…

Может быть, единственное трудно оспоримое свойство искусства – это избирательность его воздействия. Научная истина – это истина для всех. Но из поколения в поколение можно твердить, как велик Гомер, но если он не трогает меня лично, то его искусство остается для меня недоступным. А если такое может быть с художниками, чей авторитет освящен веками, то как можно говорить о каких-то объективных оценках современных художников? Переживание искусства, даже в таких «коллективных» его видах, как театр или тем более кино, – это всегда и прежде всего все-таки интимное переживание. И, как мне кажется, тем сильнее искусство, чем более оно способно концентрировать это интимное переживание и потрясать человеческую душу.

Корреспондент. Функциональность искусства – это один из самых сложных и серьезных вопросов. В частности, принято говорить о воспитательном значении искусства…

Тарковский. И совершенно упрощенно подменяем это его значение требованием непременного «положительного примера». Да еще более того – «примера для подражания». Но мне в таких случаях хочется спросить: дорогие товарищи, а где вы усматриваете «пример для подражания» у Толстого или Пушкина? Кому следует подражать – Онегину, Татьяне, Наташе Ростовой, наконец?.. Однако наши дети изучают эти произведения в школе – значит, мы полагаем, что эти образы, персонажи способны как-то воспитывать? И правильно полагаем. Только воспитательная роль искусства имеет свою особую специфику, которая для меня состоит в том, что искусство способно облагородить человека, что оно дает ему возможность соотнестись с самыми глубокими и лучшими чувствами в своей душе. Эта возможность, дарованная человеку искусством, по сути своей гораздо серьезнее для становления личности, чем попытка прямого воздействия «убедительностью положительного примера».

Я не верю в способность искусства запросто перевоспитывать. Безнадежно глупо ждать от искусства такого рода воздействия. Искусство, с моей точки зрения, способно лишь напомнить человеку о его душевном благородстве. Но это должно быть такое напоминание, которое в состоянии потрясти человеческую душу. Вот способ воздействия искусства, каким он мне представляется.

Принято измерять «успех» и «неуспех» фильма у зрителей количеством людей, которые его посмотрели. С моей точки зрения, ориентироваться на такой «успех», определяемый простым арифметическим подсчетом, по меньшей мере неосмотрительно. Такой «успех» картины меня не занимает. И в то же время я не верю художникам, когда они говорят, что их вообще не заботит зрительское мнение. Каждый режиссер, смею утверждать это, думает, надеется, верит, что именно его картина будет наиболее близка зрителю, им востребована и любима. Не усматривайте в этом противоречия с тем, что я сказал минутой раньше: я не делаю картины ради того, чтобы они имели во что бы то ни стало «успех», и в этом смысле мне неважно, пока я работаю, как мой фильм будет воспринят зрителем, но я надеюсь, что его поймут и полюбят. В двуединстве этого утверждения мне видится суть проблемы отношения художника к зрителю. Во всяком случае, я попытаюсь показать, что это означает применительно ко мне самому.

То, что режиссер не может быть одинаково понимаем всеми, то, что он может иметь свою, иногда большую, иногда меньшую, но свою группу зрителей, представляется мне нормальным условием существования художественной индивидуальности. Конечно, каждому из нас хочется быть близким и нужным как можно большему количеству людей, однако никакой художник не может «вычислить» свой успех, бессилен отобрать принципы, гарантирующие его в оптимальной степени. Каждый художник обречен на свое собственное мироощущение. Но все художники одинаково – скрывая или прямо заявляя об этом – надеются, уповают на взаимопонимание с другими людьми. Известно, например, как Сезанн, признаваемый и превозносимый некоторыми его коллегами, был глубоко несчастен оттого, что его снова и снова не понимали соседи, однако он ничего не мог изменить в своей манере письма, как бы он того ни хотел.

Естественно, иначе он бы не был Сезаном! Художник ищет свое ощущение материала, ищет максимально возможное по точности приближение в передаче своего понимания. Это бесконечное приближение, никогда не исчерпывающее замысла, есть двигатель его поисков. При этом художник всегда будет искать самый короткий, самый простой способ выражения.

Сложнейшая, выматывающая, томительная задача художника лежит именно в этой плоскости, если угодно – нравственной, которая требует от него предельной искренности и честности прежде всего перед самим собой. Перед теми, с его точки зрения, жизненно важными проблемами, которые он старается художественно постигнуть, а тем самым быть честным и перед зрителем.

Режиссер поэтому, на мой взгляд, не имеет права стараться «понравиться» зрителю. В процессе работы он не имеет права контролировать себя специально с этой точки зрения – неизбежной расплатой за это станут принципиально иные взаимоотношения как с самим замыслом, так и со способом его реализации. Только когда фильм принят прокатом и его увидел зритель, только тогда выяснится, волнует или не волнует других людей то, что волнует его. Увеличивать же или ограничивать свою аудиторию – за пределами возможностей режиссера. Здесь он всегда оказывается бессилен.

Не случайно Александр Сергеевич Пушкин писал в своем «Пророке»: