Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Итак, если перед нами пьеса, написанная самой жизнью, то каждую встречу на Ломоносовском я назову, как на театре, АКТОМ, а собеседников Андрея Тарковского – действующими лицами:

Сурков – мой отец, Евгений Данилович Сурков, критик, тогда гл. редактор журнала «Искусство кино».

Калмыкова – моя мать, Олимпиада Трофимовна Калмыкова, тогда актриса театра им. Моссовета.

Мордвинова Ольга Константиновна – друг семьи, к тому времени уже вдова великого актера Николая Дмитриевича Мордвинова.

Ольга – автор данных заметок, Ольга Евгеньевна Суркова, критик, тогда научный сотрудник Института теории и истории кино.

Лариса – Лариса Павловна, жена Андрея Тарковского.

Акт первый

Тарковский. Вот послушайте, Евгень Данилыч, эта знаменитая встреча Гамлета с Офелией, после его свидания с призраком… Мне видится, что Гамлет уходит, а Офелия цепляется за него и ничего не понимает: то он был с ней нежным, прекрасным, умным, неземным… А теперь перед ней какая-то сволочь. Он вдруг стал сволочью! И я сделаю такой проход: Офелия идет, а Гамлет вдруг так грубо схватил ее за платье и рванул. А молний-то тогда еще никаких не было, так что платье будет на пуговицах – то есть пуговицы летят, платье рвется, и она от неожиданности резко оборачивается к нему… А мы ее в этот момент специально высветим, прямо-таки вылепим желтым светом, то есть тело окрасится желтым…

А платье у нее будет красное… И она как полусумасшедшая смотрит на него… А затем, уже в сцене действительного ее безумия, я хочу одеть их с Королевой в одинаковые красные платья. Потому что…

Прежде… Она носила такой костюм, вроде мальчика-пажа. Была вполне простой, реальной девицей: верхом каталась, обожала охотиться. Ведь, думаю, так это было на самом деле! А все эти привычные знаменитые ужасные корсажи, в которые обычно заковывают Офелию… Они были для гостей, балов, когда женихи приезжали свататься… Словом, необходимый политес… Не более того…

А вот любовь? Любовь-то ее принадлежала Королеве! Вот к кому была направлена ее любовь! Вот в кого она влюблена и кому она смертельно завидует. Вот о чем она мечтает по-настоящему. И эта ее главная мечта вдруг открывается Гамлету, и потому он начинает ее травить. Порочность вдруг повисает в воздухе, становится для него абсолютной реальностью. Только в такой атмосфере естественно брату убивать брата. Здесь настоящее зерно пьесы. Иначе исходная ситуация всего сюжета воспринимается вполне условно. Вот в чем дело!

Тогда закономерен приход нового Короля. Король! Новый Король Датский! Клавдий рожден этой атмосферой гнилья: МУЖИК! А потому и Король! А не просто низкий интриган… Super!

Под общий хохот Тарковский подытоживает:

Ну, женщины поняли, о чем речь… Это и в зале должно быть понятно… Что? Нет?

Сурков. Но в такой трактовке, Андрей, только не Ларионов, о котором вы говорили, должен играть короля…

Тарковский. Только Гамлет, сын своей матери и своего убиенного отца, в маниакальном экстазе может думать о новом избраннике матери только, как о Короле. Он не понимает главного: что перед ним прежде всего МУЖИК, ставший теперь Королем, а не простой прохвост и интриган, каким его принято обычно изображать…

Сурков. Тогда берите Рехвиашвили!

Калмыкова. Конечно! Чтобы он ощущался мужчиной! А то Ларионов последнее время слишком ожирел, расплылся…

Тарковский. Может быть, насчет актеров вы правы… Но пока я еще не хочу об этом думать конкретно и до конца, потому что страшно, что, может быть, вообще ничего не состоится…

А Полоний будет у меня человеком, который всех успокаивает… Мало ли чего он видел при дворе… Хотя король-то – убийца! Но Гертруда должна быть не просто обманутой женщиной, а бабой, которая полюбила убийцу, понимаете? С этим ничего нельзя сделать – кто знает, за что любят убийцу? Она должна быть очень чувственной бабой. Женщина, которая уже не владеет собой. Поэтому оскорбленный Гамлет, ее сын, бросает ей в лицо что-то вроде: «Ты – моя мать, но ты – сука!» А она всего лишь изображает какое-то потрясение: «Ах, ты мой сын, и как это ты смеешь со мной так разговаривать, а?» Помните эту сцену?

Сурков (цитирует по памяти). «Вы позабыли, кто я? Так пусть же с вами говорят другие…» – «О, молчи, довольно! Ты уши мне кинжалами пронзаешь. О, пощади!»

Тарковский. А Гамлет-то ее не очень щадит: прости, мол, но истина, увы, есть истина… Вот в чем здесь дело – тогда все события пьесы имеют под собой почву, и слова на нее ложатся… А то все разыгрывают какую-то достаточно постороннюю для меня схему…

А еще помните? В сцене с призраком есть такое место, когда Марцелл спрашивает: «Ударить?», то есть призрака, а Горацио отвечает: «Бей!» Так вот здесь мне хотелось бы, чтобы от удара прямо-таки искры посыпались, точно из камня… Для этого нужно будет, наверное, к призраку или к шпаге какой-нибудь проводочек подвести, чтобы после удара – УХ!!! – буквально искры посыпались, а потом… А потом чтобы призрак пошел от столба к столбу – помните, как я вам раньше рассказывал? – и постепенно превращался в малыша, вроде карлика… То есть уходит, удаляется все дальше уже какой-то мальчик-карлик – чтобы все было одновременно реально и совершенно ирреально… Так что, когда этот видоизменившийся Призрак будет рассказывать своему сыну, что же с ним произошло, то Гамлет почти не будет его уже слушать… он отойдет, отвернется… А тот все говорит… говорит… Монолог продолжается как-то сам по себе, а Гамлет стоит и смотрит… и думает как будто о своем, сам по себе… В этом не должно быть никакой театральности, все совершенно натуралистично… А «Мышеловку» я буду делать всю целиком только пантомимически…

Мне кажется, может быть очень хороший спектакль…

А в центре сцены я хочу поставить большую кровать, чтобы именно здесь, на ней происходили все интимные события, чтобы Гамлет валялся в грязных сапогах на чистых простынях на глазах у Офелии… А в сцене ее безумия чтобы мимо той же кровати прошла Королева, как ее воплощенная мечта, но не свершившаяся… Мимо королевского ложа! Тогда Офелия станет по-настоящему важным персонажем, чего не получалось в прежних трактовках, так как казалось, что у Шекспира о ней почти ничего не известно… Вот так!.. А?

И хочу, чтобы на сцене было много народа, чтобы все было грубо, ощутимо, чтобы много кричали… А Гамлет валяется себе на глазах у всех в сапогах на кровати и изображает из себя циника: жизнь обязывает… А представляете, каково вдруг стать циником, когда никогда прежде им не был, а? В таком варианте сцена может быть очень значительной!.. Оказывается, циником-то жить становится