Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Нерегиль наконец справился со скалящим зубы Гюлькаром. Кивнул в ответ.

Поводья они примотали к старой кривой акации. Толкаясь мордами и сопя, кони принялись обгладывать трепещущие мелкими листочками ветки.

Теперь они стояли у самого подножия гигантских плит расползающейся лестницы. Тарик смирно ждал, пока аль-Амину придет что-либо в голову.

И вдруг, все так же не поднимая глаз, нерегиль спросил:

– И давно так, о повелитель?..

Где-то слева, под уходящей в небо стеной фасада, зашуршал песок, заскакала камушками мелкая осыпь. Взгляд аль-Амина метнулся туда – и тут же обратно:

– Давно – что, о самийа?

И халиф снова как-то воровато покосился в сторону притихшего оползня. Из низкого оконного проема выползала на кучу битого щебня длинная-длинная ящерица. Аль-Амин облегченно вздохнул. Повернулся к Тарику – и встретился с ним взглядом. У нерегиля оказались здоровенные, пустые, как у Суруша, глазищи. Они затягивали, как глубина колодца.

– Кто-то распугивает вокруг тебя дичь, о халиф, – шевельнулись, наконец, бледные тонкие губы.

Халиф передернул плечами.

И вдруг решился:

– Я ничего не пил. Ни сегодня. Ни вчера.

Украдкой посмотрел на нерегиля – тот отрешенно осматривал осыпающееся великолепие развалин с той стороны площади. На бледном фарфоровом лице, казалось, отражаются желто-красноватые блики солнечного света на кирпиче. Самийа вдруг вздохнул.

– Ну хорошо, хорошо… – Аль-Амин почти скрипнул зубами.

Проклятие, почему он, всесильный властитель, чувствует себя рядом с нерегилем нашкодившим мальчишкой?

– Вчера я пил. Но только с утра! А сейчас я трезв! Трезв!

И мне все равно кажется, что…

Под стеной снова зашуршало.

И вверх по позвоночнику полез, морозя спину, привычный страх. Цепенящий. Дурманящий. Сковывающий по рукам и ногам.

Под стеной шуршало. Смотреть в ту сторону у аль-Амина не было сил. Не было сил.

– Тарик, что там?..

Очень хотелось залепить глаза ладонями.

– Очень правильная мысль… – тихо отозвался нерегиль откуда-то снаружи. – Хотя сейчас его там нет.

Оказалось, Мухаммад все-таки закрыл глаза. Его била дрожь. Крупная.

– Нельзя смотреть ему в глаза. Никогда.

– К-кком-му?..

– Аждахаку.

– Я бб-бою-ййуссь…

Дрожь и стылое оцепенение сливались к подошвам.

Наконец, халиф смог переступить ногами. Оказалось, они затекли.

– Значит, мне не мерещится.

Раскрыв глаза, аль-Амин увидел всю ту же вымершую площадь под предполуденным солнцем. Где-то среди лохм травы стрекотали цикады. Лошади шумно фыркали, тряся и дергая куст. Нерегиль молчал, отвернувшись.

– Я думал, мне мерещится, – настоял аль-Амин, – потому что лошади не беспокоятся. Собаки не беспокоятся. Загонщики – тоже ничего не чувствуют. Один я умираю со страха. И я решил, что допился до пуганых змеев…

– Ему сойдет и это, – все так же не поворачиваясь, сухо ответил Тарик.

– Что сойдет? – Аль-Амину уже начинала надоедать эта словесная игра. – Почему его никто не чувствует и не видит, кроме меня?

– Я вижу, – серые бледные глазищи снова уставились на него. – Кошка бы увидела. Аждахак ходит по границе между видимым и невидимым. Невидимый мир доступен лишь разумным существам. Лошадь разумом не обладает. Собака тоже.

– А кошка? – хмыкнул Мухаммад.

– У кошки есть второе зрение, – скривился самийа.

И снова отвернулся.

– А… Чего он от меня хочет? Почему он за мной ползает?!

Тарик прищурился:

– Ты сам должен ответить на эти вопросы, о мой халиф.

Ах, так? Аль-Амин схватил нерегиля за рукав и с силой дернул к себе:

– Ну-ка хватит со мной играть в загадки! Рассказывай все, что знаешь! Ну?..

В следующее мгновение аль-Амин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. В струящемся, как над костром, мареве над ним парило перекошенное яростью лицо нерегиля, скрюченные, как когти, пальцы, тянулись к горлу. Аль-Амин колотил пятками, орал и бестолково отмахивался рукавами:

– Уйди! Уйди, шайтан!.. Ааааа!!..

Неожиданно все закончилось.

Переводя загнанное дыхание, Мухаммад с шумом выпустил из груди воздух. И осторожно, постанывая – спину и локти больно колола трава и щебенка – приподнялся и сел. Чалмы на голове, конечно, не было. Туфли улетели тоже.

Ошеломленно поводив глазами вокруг, аль-Амин ахнул: куста акации, к которому они привязали лошадей, тоже не было. Кони сорвались и убежали во время этой… вспышки.

Безмятежно трещали цикады.

От тихого покашливания Мухаммад подпрыгнул.

И увидел Тарика – тот стоял выше по лестнице и, кривясь, потирал горло. Аль-Амин увидел, что у нерегиля с шеей, и вздрогнул. Белую кожу пересекала красная полоса – словно кто-то придавил тетивой или веревкой. Еще раз вздрогнув, Мухаммад вспомнил книгу старого астролога: Клятва нерегиля в мире второго зрения выглядит как удавка. Видно, Тарик кинулся на него, а Клятва оттащила…

– И поделом! Поделом тебе! – пискнул аль-Амин, грозясь пальцем.

Он, конечно, хотел грозно прикрикнуть – но почему-то вышло только пискнуть.

Тарик опустил руки, склонил голову к плечу и нехорошо прищурился.

– Даже не думай! – слабо вскрикнул Мухаммад.

Тут со стороны улицы донеслось длинное, низкое ржание. И стук копыт.

Волоча по земле поводья вместе с кустом, на площадь вышел Гюлькар. Следом выступила Мухаммадова рыжая.

И тут…

Где-то слева, в мертвой, забитой песком арке фасада, что-то зашуршало.

Аль-Амин оцепенел. Ему не нужно было смотреть в ту сторону – он и так знал, что это.

В чернильной тени шевелился мрак. Чешуйчато взблескивающее, холодное тело, сворачивающееся кольцами. Отзывающийся мурашками ужас полз от пяток к груди. Дыхание замирало, придавленное влажной тяжестью страха.

– Мма-мааа… – стуча зубами, выдохнул Мухаммад.

Тарик медленно-медленно повернул голову в сторону арки.

Аль-Амин тоже глянул – и увидел длинную бугристую морду.

Мысли схлынули из головы, оставив лишь последние, нерассуждающие желания. Мухаммад взвыл и на четвереньках пополз к нерегилю:

– Тарик… Тарик… спаси меня-ааа…

Судорожно обтирая лоб и уже ничего не соображая – оглянуться он уже не мог, просто не мог – аль-Амин переполз на ступеньку и теребил нерегилю рукав:

– Я больше не бу-ууду, не бу-ууду, только спаси меня, ааааа…

Холодное присутствие за спиной нарастало. Как в страшном сне, он не мог ни двинуться, ни обернуться.

Нерегиль смотрел на него сверху вниз, все так же щурясь, тяжело дыша и странно покашливая.

– Тари-ииик… прости меня-ааа… только спаси-иии…

Шорох. Еще шорох. Что-то волочилось по песку, скакали по плитам мелкие камушки.

– Хорошо. Я прощаю тебя, – выдавил нерегиль.

Шорох. Шорох.

Горло сдавило страхом. Таким, что над вымокшим от пота лбом торчком встали волосы. Ступни заледенели, его всего трясло.

Когда засвиристел вынимаемый из ножен меч, аль-Амин заорал – от неожиданности.

Тарик шагнул в сторону, клинок зеркально полыхнул в руке.

Аль-Амин обернулся, аждахак разинул пасть, и Мухаммад заорал как резаный. Столько зубов сразу он никогда не видел.

Нерегиль скользнул к змею, как хорек, тварь ударила хвостом и окуталась блескучим коконом, Тарик злобно, пронзительно закричал – как же, из-под носа забрали добычу! – и попытался сигануть вслед за змеем в блескучее облако, Мухаммад заорал с новой силой:

– Нет! Не оставляй меня здесь, во имя Милостивого!!!

Тарик повернулся, оскалился, рявкнул – и кокон вспыхнул и исчез окончательно.

Нерегиль запрокинул башку и взвыл, как гончая.

В ответ под ногами шевельнулась почва. Аль-Амин понял, что сейчас умрет.

– О Всевышний, милостивый, милосердный, дай мне пережить этот день…

Он едва сумел прохрипеть это. В голове стало быстро смеркаться.

И вдруг – дикое, пронзительное:

– Мяяяаааааа!!!.. Мяааааа!..

Кошачий вопль ворвался в слух – и следом аль-Амина затопило чувство, позднее опознанное как безграничное удивление: откуда здесь взяться котам?!

Последнее, что он увидел, показалось ему пятнистым струящимся во все стороны ковром: вереща и топорща шерсть, на него бежали сотни, тысячи оскаленных кошек.

Винная лавка в Харате, четыре дня спустя

Черный, ослепительно-черный против закатного солнца кот вышагивал по циновкам туда-сюда. Тарег сидел, прислонившись к стене, и блаженно жмурился, подставляя лицо свету.

В плоской деревянной чашке плескалась какая-то жидкость, которую нерегиль с трудом опознавал как вино. Солнце качалось в нем ярким, пускающим зайчики блюдцем. С айвана открывался не ахти какой вид – точнее, вид открывался совсем никакой – но даже зрелище подсохшего садика с вытоптанной травой совсем не смущало нерегиля.

Под хилым абрикосом на лоскутных одеялах сидела изрядно подвыпившая компания. Хохот и веселые крики заставляли оборачиваться других гостей, примостившихся на циновках в тени редколистных пальм и подсохших акаций. Предводительствовал в собрании полный краснолицый ашшарит в щегольской чалме радужных павлиньих переливов.