Сторож брату своему - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж тем девчонка, поводя бедрами, поднялась на ноги и пересела на соседнюю с аль-Амином подушку. Щуря глазенки, принялась поправлять ворот рубашки и размазанную вокруг губ помаду. Остренькое личико светилось неприкрытым торжеством.
– Вина мне! – нетвердо махнул рукой халиф.
Кравчий уже наклонил над его чашкой кувшин, как из-за стриженой стены самшитов донесся голос хаджиба:
– О мой халиф! Тарик здесь и ждет распоряжений!
– Наливай! – гаркнул аль-Амин кравчему.
Хаджиб, бедняга, маялся за самшитами: приличия не дозволяли ему войти в сад, где наслаждался прохладой харим. Зайти в такой сад – все равно, что подняться ночью на крышу, где отдыхает с женщинами хозяин дома.
Аль-Амин отхлебнул и посмотрел на вдевающуюся в кафтан Кабиху – она как раз томными, неспешными движениями просовывала ладони в рукава.
– Вот видишь, – усмехнулся он над краем пиалы, – я держу мои обещания, о девушка.
В ответ Кабиха скользнула к нему, прижалась всем телом и жалобно протянула:
– Я его бою-уусь, о повелитель…
– Не бойся, – погладил ее по худой спине аль-Амин – и задержал руку, считая ребрышки.
Кабиха задвигала лопатками, хихикая от щекотки.
– Не бойся, – повторил халиф. – Я имею над ним полную власть…
– А это правда, что он не может лгать тебе, о господин? – мурлыкнула Кабиха, ластясь и просовывая руку ему под локоть.
– Правда, – важно кивнул аль-Амин. – Сейчас ты это сама увидишь.
И громко крикнул:
– Пусть нерегиль войдет!
Аль-Амин выпрямился на подушках, наблюдая, как быстро приближается высокая черная тень. Ага, на этот раз ты надел умейядские придворные цвета, старый хитрый кот, видать, пошла тебе впрок наука…
Наблюдая за идущим Тариком, женщины и евнухи перешептывались и толкались локтями. Самые сообразительные уже пересаживались поближе, чтобы не пропустить ни слова из обещающей быть любопытной беседы.
В пяти шагах самийа остановился и склонился в полном церемониальном поклоне.
– Поднимись, – благосклонно махнул рукой аль-Амин.
И подмигнул Кабихе, все так же испуганно цеплявшейся за локоть, – мол, видишь, как я с ним управляюсь?
– Ну-ка, скажи мне, нерегиль, – без промедления приступил к делу Мухаммад, – это правда, что из пустыни в город меня перенесли джинны?
– Да, мой повелитель, – бесцветным голосом отозвался самийа, не поднимая глаз от травы у своих колен.
Кругом заахали и заохали.
– Я знаю, что джинны сделали это по твоей просьбе, нерегиль. Именно поэтому я избавил тебя от справедливого наказания, полагающегося за… словом, ты понял, за что.
– Да, мой халиф.
Кабиха ахнула и всплеснула руками. И снова оплелась вокруг локтя халифа. Аль-Амин подмигнул невольнице – сейчас, мол, не такое услышишь.
– А правда, что меня в развалинах преследовал змей-аждахак?
– Да, мой халиф.
Послышались возгласы изумления и шепотки.
– А что ему от меня надо? – заваливаясь вместе в Кабихой на подушки и подставляя пиалу кравчему, поинтересовался аль-Амин.
– Здравый смысл, как я понимаю, – очень тихо сказал нерегиль.
И сухо кашлянул.
Аль-Амин резко поднялся и оттолкнул невольницу, плеснув вином:
– Ну-ка объяснись. Что это значит – ему нужен мой здравый смысл?
– В развалинах Касифийа есть барельеф, изображающий царя Заххака, – все так же тихо проговорил самийа. – Царя, в которого, по парсидским легендам, вселился аждахак.
– Ну и что же? – нахмурился аль-Амин.
– Его изображали как человека, из плечей которого растут две змеи.
– Ты забыл, чем кончилась наша беседа у арки? Опять морочишь мне голову? – начиная закипать, прошипел халиф.
Нерегиль невозмутимо продолжил:
– По легенде, эти змеи кусали царя, и, чтобы избегнуть мучений, он приказывал каждый день скармливать им мозг двоих юношей.
– А при чем тут я? – рявкнул, перестав сдерживаться, аль-Амин.
– Аждахак питается страхом человека. И его злобой. Когда страх и злоба овладевают человеком полностью, аждахак вселяется в него. И начинает пожирать людей вокруг.
Кабиха тихо ойкнула, прикрывая ладошкой рот. Крупный рубин вспыхнул кровавой каплей. Вокруг тоже ойкали. От злости аль-Амин выплеснул из чашки остатки вина и мрачно спросил:
– Так ты что же, думаешь, что я превращусь в этого… как его… Заххака? Ты что, рехнулся?
– Я полагаю, что твоему разуму грозит опасность, повелитель.
– И что мне делать, чтобы меня не сожрал змей?!
– Не бояться.
– Что?!
– Не бояться.
С досады аль-Амин аж плюнул. Кабиха хихикнула. А следом захихикали остальные: страх отпускал, и люди отводили душу, посмеиваясь над тем, что их только что напугало. Присоединяясь к общим смешкам, халиф фыркнул:
– Ну спасибо за совет, нерегиль! Раз ты так говоришь, я больше не буду бояться старой парсидской сказки! Я – предстоятель общины верующих! Потомок Пророка! Мне не страшны языческие легенды!
Послышались одобрительные восклицания – все благословляли имя Али и проводили ладонями по лицам.
Кравчий опять налил халифу вина.
– Ну ладно, – снова устраиваясь на подушках и приобнимая девицу, сказал аль-Амин. – Ну-ка, скажи: кого из нас ты предпочел бы видеть халифом – моего брата или меня?
Смешки разом стихли, словно их срезало. Аль-Амин невозмутимо прихлебнул из чашки. Нерегиль вздохнул, потрогал горло. Но все-таки сказал:
– Тебя, повелитель.
– Почему? – ядовито улыбаясь, поинтересовался халиф.
– Потому что из двух братьев на троне всегда предпочтительнее тот, кто глуп и бездарен. Им легче вертеть, добиваясь своих целей.
Чашка выпала из разжавшихся пальцев аль-Амина и шлепнулась на подушки. Вино расплескалось и стало мгновенно впитываться, пятная и вымачивая вышивки. Откуда-то справа отчетливо послышалось, как звякнули браслеты – кто-то из лютнисток поднес руку ко рту.
– Т-так… – не очень соображая, что делать, пробормотал аль-Амин.
Нерегиль продолжал сидеть перед ним все в той же позе – руки на коленях, голова опущена.
– Ты… ты… – Пытаясь приподняться и выпрямиться, аль-Амин затряс пальцем, все еще не находя слов.
Так его еще никто не оскорблял. Тем более в присутствии слуг и женщин.
– Ты…
И тут Кабиха просунулась к нему под локоть – и прошептала на ухо свой вопрос.
– Ты обещаа-ал, мой господин… – капризно протянула она, отлипая.
Ну что ж, она права, быстро подумалось аль-Амину, это будет достойным ответом.
И, скривив губы в веселой улыбке, он сказал:
– Ну ладно, нерегиль. Я спросил – ты ответил. А теперь скажи мне вот что: это правда, что ты и мать халифа Фахра ад-Даула были любовниками?
Где-то совсем рядом что-то упало и разбилось. Тарик поднял лицо и уставился на него огромными, страшными, ненавидящими глазами. И медленно поднялся на ноги – вместе с разрастающимся, раскидывающимся в стороны черным светом за спиной:
– Да как ты смеешь, ублюдок?.. Да кто ты такой?!
Последние слова нерегиль прошипел, как змея. Вокруг него клубилось и увеличивалось какое-то блескучее облако. Вжимаясь в подушки вместе со скулящей Кабихой, аль-Амин грозил пальцем вырастающей над ним разъяренной тени:
– Ты… ты не смеешь меня трогать! Я твой халиф! Забыл? Я твой халиф! Немедленно встань на колени и… и… прекрати это!..
А нерегиль уткнул в него палец и рявкнул:
– Халиф?! Ты – халиф?! Ты никто! Я убил халифа Али ар-Рида! Я убил Али ар-Рида, а ты не стоил его мизинца! Я жалею о том, что сделал, ты, ублюдок, которому не стоило рождаться! Не смей, не смей так разговаривать со мной, ты, ничтожество!!!..
Имя ар-Рида всколыхнуло в памяти какой-то запредельный детский ужас – и словно выбило из горла аль-Амина пробку. «Убийца халифа» – точно, так Тарика и прозвали зайядиты, о Всевышний…
И он во все горло, заполошно, не стесняясь своего страха, заорал. Заорал, разгоняя старый кошмар, спугивая эту невыносимую, жуткую черную тень с горящими глазами:
– Стра-ажа! Страаа-ажа! Взять его! Взять его в тюрьму! В тюрьму-ууу!..
Через мгновение аль-Амин обнаружил, что тычет пальцем в пустое пространство перед собой: Тарик больше не стоял перед ним и спокойным ровным шагом направлялся к выходу из сада.
– Сволочь! Я покажу тебе, как меня не слушаться! Заковать его! На хлеб и воду! В яму!..
В примыкающем к саду дворе уже слышался топот ног и лязг оружия.
Тарик шел по мощеной дорожке навстречу налетающей страже и грохоту сапог. Те, кто видел его лицо, с удивлением понимали: слушая истошные вопли халифа, сулившие ему страшные кары, нерегиль гордо, торжествующе улыбался.
* * *Лавка Садуна, ночь
На базарной площади было светло, как днем, от факелов, ламп и свечей. Люди ликовали, приплясывая и размахивая светильниками:
– Всевышний велик! Нерегиль брошен в темницу!
Жители квартала аль-Нисайр шатались от радости, как пьяные, и разбрасывали детям монеты, сушеный изюм и орехи.
