Сторож брату своему - Ксения Медведевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под хилым абрикосом на лоскутных одеялах сидела изрядно подвыпившая компания. Хохот и веселые крики заставляли оборачиваться других гостей, примостившихся на циновках в тени редколистных пальм и подсохших акаций. Предводительствовал в собрании полный краснолицый ашшарит в щегольской чалме радужных павлиньих переливов.
Еще с утра роскошный тюрбан Абу Нуваса – а это, конечно же, был он – украшала драгоценная эгретка. Но день уже клонился к вечеру – поэт успел пропить и эгретку, и большую часть серебряных дирхемов из кошелька в рукаве. В конце концов, они с друзьями срывали флажок уже во второй таверне, избавляя пронырливых ханьцев от запасов фруктовой бормотухи.
– Хлебни, Имру, – приоткрыв один глаз, посоветовал Тарег джинну.
– Премного благодарен! – злобно мявкнул тот. – Сами пейте свой шмурдяк!..
И, сердито бормоча в растопыренные усы, продолжил свое маятниковое хождение.
– А то присядь, – позевывая, проурчал Митама со своего коврика.
Тигр лежал на животе, положив золотую морду на лапы, и жмурился на заходящее солнце.
– Вот уж действительно, Имру, сядь, голова от тебя кругом идет, – улыбаясь теплым лучам, протянул нерегиль.
В ответ кот поднял взъерошенные лопатки:
– Сядь? Сядь, ты говоришь?.. Он назвал меня бездарем!
– Неправда, – проворчал Митама. – Он всего лишь прочитал тебе свое всегдашнее: «Мне говорят: „Вспомнил бы ты в стихах кочевье племени асад! Да не будет обильно твое молоко! Скажи, что это за племя асад? Не заимствуй у бедуинов ни их развлечений, ни их образа жизни. Ведь жизнь их – бесплодная земля… Куда там кочевью до дворцов Хосрова!“»
– Вообще-то, я с ним согласен, – покивал Тарег. – Дворцы Хосрова внушают больше уважения, чем палатки бедуинов, я свидетельствую это, ибо сам видел…
Кота аж затрясло. Он забил хвостом и растопырил уши:
– Да… Да как ты можешь, Тарег! Как – ты – можешь! После того, что я для тебя сделал!
Нерегиль вздохнул и потянулся почесать джинна за ухом. Тот свирепо увернулся и сел поодаль, обмотав лапы хвостом. Тарег вздохнул еще раз:
– Прости, Имру, ты ведь знаешь, я в поэзии не силен. А за то, что ты сделал, я благодарен. Считай, я твой должник.
В ответ кот поднялся, подошел и вспрыгнул нерегилю на живот – мол, чеши за ухом, так уж и быть. Тарег принялся гладить короткую густую шерсть, прижимая ладонью уши и проводя пальцами до самого основания хвоста. Имруулькайс блаженно прикрывал глаза каждый раз, когда ладонь нерегиля прикасалась к его затылку.
Наконец, кот дернул хвостом и спрыгнул на циновку. И сказал:
– Ладно, самийа. Ничего ты мне не должен. Считай, что я расплатился за то… мнээ… за тот… мнээ… вымысел. В Фейсале.
– Вранье, ты хотел сказать, – насмешливо заметил Митама и погрозился золотой лапой. – К тому же вы никого не нашли. Ушел змей, ушел с концами. И как ушел, так и снова придет. Да.
Тарег покачал головой:
– Кто же виноват? Джинны сделали, что могли.
Кот горестно вздохнул.
И вдруг злобно прижал уши:
– Что же до твоего… владельца, то ты попросил – мы отнесли его в город. И ему, ублюдку, со мной вовек за это не рассчитаться. Так что я предпочитаю списать долг.
Тарег снова кивнул. Джинн вытянул хвост:
– И я снова скажу тебе – зря ты это сделал. Он тебе не простит. Никогда. Знаешь, что эти смертные твари больше всего ненавидят?
Тарег молчал, опустив голову.
– Я тебе скажу, – мрачно сказал кот, злобно дергая хвостом. – Они больше всего ненавидят, когда им делают добро. Когда спасают, вытаскивают из передряг, помогают в беде. Вот этого, Полдореа, они простить не могут. Потому что, когда потом в ответ они тебя предают, они чувствуют себя тем, кто они есть на самом деле, – мразью и ублюдками творения.
И кот отошел и сел у самого края террасы.
Нетрезвая компания под абрикосом разразилась взрывом хохота. Покачиваясь на нетвердых ногах, Абу Нувас поднялся и принялся громко читать, отмахивая ладонью:
Когда любимая покинула меня,На небесах померкло солнце – светоч дня.И так измучили меня воспоминанья,Так думы черные терзали мне сознанье,Что дьявола призвал я, и ко мнеЯвился он потолковать наедине.«Ты видишь, – я сказал, – от слез опухли веки,Я плачу, я не сплю, погублен я навеки.И если ты свою здесь не проявишь власть,Не сможешь мне вернуть моей любимой страсть,То сочинять стихи я брошу непременно,От песен откажусь, забуду кубок пенный,Засяду за Коран – увидишь ты,Как я сижу за ним с утра до темноты.Молиться я начну, поститься честь по чести,И будет на уме одно лишь благочестье…»Вот что я дьяволу сказал… прошло три дня —Моя любимая пришла обнять меня.[10]
Имруулькайс обернулся, щуря большие зеленые глаза:
– Вот, Полдореа. А ты мне не верил… Им конец света не страшен. Они ко всему приспособятся – как тараканы…
Юнцы размахивали рукавами, требуя еще арбузного вина. Абу Нувас, покачиваясь, раскланивался, прижимая к груди отягощенную огромными перстнями руку.
Тарег отхлебнул из чашки, сморщился и, сплюнув гадкую жидкость, ответил:
– Это просто идиот, Имру. К тому же пьяный.
– Я б даже сказал – непросыхающий, – подал голос Митама.
Стайка молодежи вокруг придворного поэта гомонила и толкалась. Опасливо поглядывающие купцы подхватили кувшин и принялись оттаскивать подальше свой ковер.
Кот поднялся и потянулся, вытягивая передние лапы. И заметил:
– Знаешь, Полдореа, что мне более всего непонятно в этой жизни?
Тарег вежливо поднял брови.
– Почему им все сходит с рук, а? – зло прошипел джинн. – Вот смотри: этот придурок надекламировал сейчас на такой счет в аду – и ничего! Ничего! А ты? Ты решил проучить распустившего руки слабоумного засранца-мужеложца – и что? Тебя ангелы… – тут кот поднял голову и оскалился в небо, – …вздернули в петельке так, что на шее до сих пор след остался. Потому что, видите ли, Кля-аатва у тебя… Догово-ооор… А у людей? А?! У них договора – нет, что ли?!..
– Не знаю, Имру, – вздохнул Тарег.
Потрогал подживающее горло и выплеснул содержимое чашки на оранжевые цветы у ступеней айвана.
– Да срал я всем этим ангелам прямо на середину темечка, – прошипел Имруулькайс и, задрав лапу вверх, принялся вылизываться.
Нерегиль криво улыбнулся.
И снова зажмурился, подставляя лицо солнцу.
Тут из сада донеслись громкие крики, смех – и запинающийся, пьяный голос Абу Нуваса:
– Снова изъявляю тебе почтение, о обладатель светлого лика! Не соизволишь ли ты почтить нас новой декламацией, о Утайба ибн Науфаль?
– Кто-о?.. – удивился Тарег, приоткрывая глаз.
Имруулькайс обернулся к нему:
– Я так им представился. Когда я кочевал с бедуинами, то говорил, что мне покровительствует джинн, которого зовут Утайба ибн Науфаль. Не называться же мне именем поэта, который для них давно умер?
Молодые люди пытались подняться на ноги, хохоча и приветственно взмахивая руками. Зеленые листочки абрикоса шелестели на легком ветерке. Закат окрашивал небо в пурпурно-фиолетовые цвета. На крышах и беленых стенах дуканов лежали последние отблески огромного садящегося солнца.
Имруулькайс повернулся к своему противнику. Встопорщил шерсть между лопатками. И мявкнул:
– Тихо! Я принимаю твой вызов, о Абу Нувас!
Молодежь примолкла. Остальные посетители питейного заведения делали вид, что заняты своими делами, но тоже внимательно слушали.
– Это стихи на случай, – звучно проговорил джинн. – Среди развалин Касифийа есть старое кладбище. Однажды вечером я шел между надгробий и увидел на покосившейся плите изображение прекрасной женщины. Стройная и молодая, она сидела перед зеркалом – словно смотрясь в него последний раз и прощаясь с жизнью. У той могилы я и заночевал. Теперь же я хочу посвятить надгробию стихи.
Имруулькайс важно сел, поднял морду и продекламировал:
Нам быть соседями – друзьями стать могли б:Мне тоже здесь лежать, пока стоит Асиб.Я в мире одинок, как ты – во мраке гроба…Соседка милая, мы здесь чужие оба.Друг друга мы поймем, сердца соединим, —Но вдруг и для тебя останусь я чужим?Соседка, не вернуть промчавшееся мимо,И надвигается конец неотвратимо.Всю землю родиной считает человек —Изгнанник только тот, кто в ней зарыт навек.[11]
Плавно обернув вокруг лап хвост, Имруулькайс с достоинством раскланялся под восхищенные возгласы. Абу Нувас прижал к груди ладони:
– Благослови меня, о наставник!
Джинн важно кивнул сопернику, поднялся, подошел к Тарегу:
– Вот так вот! – и встряхнулся, вздергивая вверх хвост, как знамя. – Будут знать, с кем имеют дело…
Но нерегиль ничего не успел ответить – в дверном проеме показался семенящий и мелко кланяющийся хозяин:
– Сайида… сайида… – Ханец кивал, подобострастно жмуря узкие глазки. – Большого прощения прошу, там спрашивают тебя, сайида, совсем мальчишка спрашивает, говорит, срочная дела у него до сайида…
