"Мессершмитты" над Сицилией. - Йоханнес Штейнхоф

Мы собрались вокруг штабного автомобиля, отряхивая пыль с пропитанных потом рубашек и брюк и рассматривая жалкий, пронизанный пулями грузовик и его разбитые окна. Из-за пробитых шин он накренился на одну сторону, и мы думали, что нам придется бросить его, если окажется, что также поврежден и двигатель.

Бахманн первым подал голос.

— Проклятые дилетанты, — сказал он презрительно, и все мы засмеялись, соглашаясь.

— Карл ранен! — закричал кто-то с другого конца посадочной полосы. — Нам нужны бинты и потребуется «шторьх»!

— Карла все знают, — сказал я. — Мы должны поспешить.

Карла принесли и положили на землю, пристроив под голову подушку сиденья. Он испуганно озирался, пытаясь что-то сказать, но получалось у него только бульканье.

— Вы не должны говорить, — сказал обер-фельдфебель Хаманн. — Лежите тихо, скоро будет «шторьх». — Он повернулся ко мне: — Пуля прошла через грудь по диагонали. Мы использовали все бинты, которые смогли найти, но кровь все еще идет.

Карл Рамхарт был в эскадре с тех пор, когда она вступила в войну в 1939 г. Он рос в центре Мюнхена, возле рынка. Работал с торговцем углем. Если сказать более точно, то был одним из тех людей с почерневшими лицами и мешками на головах, надетыми подобно капюшону, которые доставляли мешки с углем людям в подвалы, и обладал телосложением, отвечающим этой работе. Его направили в эскадру, где он работал сначала на кухне, а позже на вещевом складе, затем обучился автовождению, отдавая предпочтение большим автозаправщикам. Вскоре он стал одним из незаменимых членов эскадры.

Но то, что позволило Карлу занять особое положение среди нас, была присущая только ему форма общения. Он обращался на «ты» к любому, включая старших по званию. Не то чтобы Карл не принимал во внимание звания, просто он легко и ловко объединял свободу обращения с общепринятыми знаками внимания при разговоре со старшими. И все это на самом ярко выраженном из мюнхенских произношений. Было заметно, что его школьные учителя так и не сумели втолковать ему некоторые правила.

Мало того что он пользовался всеобщей популярностью, он также являл собой образец самоотверженной преданности работе и готовности помогать другим. Среди тех, к кому он питал особые чувства, был и я.

— Карл, — сказал я, склонившись над ним, — лежите тихо и не разговаривайте. Мы собираемся отправить вас по воздуху в Трапани. Там получше, чем здесь.

Его лицо искажали гримасы боли, он дышал с трудом. Его могучие руки, которые так непринужденно управлялись с тяжелыми топливными бочками, беспокойно задвигались. Было ясно, что он хочет поговорить со мной.

Придвинув свое ухо поближе к его губам, я едва расслышал, как он хрипло произнес:

— Господин майор, когда снова буду в порядке, я хотел бы вернуться к парням. Вы обещаете, господин майор?

— Да, Карл, не волнуйтесь. Вы снова вернетесь к нам через несколько недель.

* * *

Мы достигли Трапани незадолго до наступления сумерек, «мы» — это горстка пилотов с еще пригодными для полетов самолетами. Не имея возможности определить, где приземляться, я сделал несколько кругов над перепаханным аэродромом, пока из района рассредоточения не взлетели зеленые сигнальные ракеты, указывавшие, что маркерам взлетно-посадочной полосы можно доверять и что посадка разрешена.

Поразительно, сколько вынес этот аэродром, подумал я, когда после нескольких громких выхлопов пропеллер остановился. В течение последних 14 дней противник посыпал его по нескольку раз в день бомбами всех калибров, однако мы все еще могли взлетать и садиться. В этом, подумал я, был урок воздушной тактики, но сомневался в том, что мне хоть как-то удастся его использовать, — урок в том, что мало толку в разрушении аэродромов врага, если вы не поражаете и не уничтожаете большую часть его самолетов. По общему признанию, наши противники преуспели в соблюдении этого требования, но мы все еще летали и все еще причиняли им потери, которые, в свою очередь, заставляли их выполнять дальнейшие налеты на наши аэродромы. Однако британцы и американцы обладали вполне достаточными ресурсами, чтобы не заботиться об экономии; они вряд ли бы остановились, пока не уничтожили или не прогнали бы нас.

Солнце только что село, и казалось, что его красный закатный свет окрасил камни, поля и дома на склонах горы Эриче светящейся краской, район вокруг капониров самолетов внешне был похож на лунный ландшафт. Одну стену барака вырвало, и крыша, лишившись опоры, обрушилась и торчала вверх. Обломки самолетов были свалены около изувеченных деревьев, формируя беловатую кучу, на земляных защитных валах были разбросаны канистры и лестницы. Было очевидно, что топливозаправщики, — если у нас все еще оставались неповрежденные топливозаправщики, — больше не имеют возможности въехать в укрытия. Техники катили туда бензиновые бочки и приступали к трудной процедуре дозаправки при помощи ручных насосов.

— Сегодня был кровопролитный день, господин майор, — произнес унтер-офицер, не прекращая работу. Казалось, что ему почти не надо было смотреть за тем, что он делает, столь профессиональны были его движения.

Это были немногие минуты, когда механики работали вместе со своими пилотами. В таких случаях необходимость выполнения общей задачи стирала все различия в званиях и в степени ответственности, и они могли говорить с ними теми же самыми живыми, короткими фразами, которые использовали в общении между собой. Таким образом, они кое-что узнавали о боях и могли участвовать в судьбе эскадры, к которой принадлежали.

«Так что случилось с гауптманом Фрейтагом?» — могли спросить они, или: «Что происходит на плацдарме высадки — как далеко добрались янки?» При этом они не стеснялись высказывать свои взгляды на ход войны в самых откровенных выражениях: «Это такая же проклятая бойня, как и два месяца назад в Северной Африке. Как они полагают, что мы можем сделать с немногими самолетами, оставшимися у нас? Похоже, они видят все в розовом свете!»

Я не был доволен работой своего двигателя и послал за обер-фельдфебелем Хакелем, который магическим образом справлялся с двигателем «Даймлер-Бенц» «сто девятого». Он был словно врач-диагност и редко когда не мог определить причину неполадки после того, как ему были описаны ее симптомы. Если кто-то слышал в сумраке где-нибудь на аэродроме звук двигателя, то доходивший до максимальных оборотов, то вновь замиравший, и если это происходило три или четыре раза подряд, можно было быть уверенным в том, что это Хакель обследует одного из своих пациентов, подойдя, увидеть, что он сунул голову в его внутренности, а его руки и предплечья покрыты маслом и смазкой.