Невинная кровь - Филлис Джеймс

День засиял радужными красками. В самом деле, пора бы взять выходной! Наконец-то можно спокойно погулять и побеседовать с другим человеком.

Договорившись на двенадцать часов, Норман поднялся к себе в номер — и задумался. Вроде бы нет смысла брать с собой рюкзак. Однако не опасно ли бросать его в гостинице? Да и сроднился он уже с ним, будет как-то неловко бродить по улицам, не чувствуя привычной тяжести на плече.

Норман вдруг усмехнулся: надо же было так хитро выбрать себе спутницу. Вот уж кто никогда не спросит, зачем рюкзак и что в нем. Да и после убийства девушка станет единственным человеком, которой совершенно точно не предъявят его фото для опознания.

14

Настало двадцать седьмое августа, второе совместное воскресенье. После завтрака мать неожиданно сказала:

— Не против, если сегодня мы сходим в церковь?

Изумленная Филиппа заставила себя кивнуть, будто ни в чем не бывало. В свое время она посетила множество служб и теперь считала себя экспертом не только по храмовой архитектуре, но и по песнопениям. Итак, что предпочтет ее мать: строгую церемонию и уравновешенно-красивый хор приходской церкви на Марилебон? Англиканскую мессу в церкви Всех святых, в мерцании золота, старинных мозаик и витражей на Маргарет-стрит? Барочное великолепие собора Святого Павла?

Мэри не хотела пышности и не хотела долго добираться до места, поэтому они отправились в прохладную церковь Святого Киприана, туда, где чисто мужской хор без музыки выводил на балконе литургию, священник с приятным голосом вел безукоризненно католические службы и едкий, сладкий дух фимиама облаком окутывал алтарь. Пока возносили молитвы, Филиппа тихо сидела на скамье, слегка наклонив голову. Раз уж сама решила прийти сюда, никто не тащил насильно, не мешает проявить вежливость и хотя бы не выделяться. С какой стати задевать чужие чувства, когда и вера, и атеизм по большому счету для нее пустые слова? Именно эти напевные, возвышено звучащие каденции даровали утешение Джейн Остен, принявшей на смертном одре святое причастие из рук родного брата, что само по себе заслуживает благоговейного молчания. Глядя на склоненную голову и сцепленные руки матери, девушка полюбопытствовала про себя, о чем та может говорить со своим божеством. Потом подумала: «Возможно, она просит за меня» — и ощутила нечто вроде признательности. Впрочем, даже не умея и не желая молиться, Филиппа любила петь церковные гимны. Ее всякий раз изумляли воспаряющие звуки собственного голоса — глубокого, богатого контральто, несравнимого с обыденной речью. Казалось, это вырывалась наружу некая потаенная часть ее души, вольная и непредсказуемая, словно ветер, — и все благодаря простеньким метрическим стихам и жизнерадостно-ностальгической мелодии.

Мать не тронулась к алтарю, когда настало время верующим есть плоть и пить кровь Бога. На последнем гимне она сделала знак Филиппе и пошла к выходу. Похоже, боялась, что священник или члены конгрегации захотят познакомиться или даже оказать новичкам радушный прием. Какой бы ни была странная религиозная жизнь этой женщины, по крайней мере там не нашлось места для чаепития в приходской комнате и прощальных сплетен у порога; что ж, и на том спасибо. Тихо затворив за собой дверь, за которой угасали последние ноты, женщины решили не возиться с обедом, но оставаться как можно дольше под открытым небом, пока погода хорошая. Недорого поесть где-нибудь на Бейкер-стрит, а потом гулять до самого вечера в Риджентс-парке.

Между прочим, там они еще не бывали, хотя и жили поблизости. Утренний ливень прекратился. Высокие, облитые солнцем облака еле заметно плыли в лазури, постепенно сгущавшейся до лилового оттенка над кронами деревьев за озером. Плющ и герань, посаженные по обе стороны от металлического моста, нависали низко над водой, и гребцы весело смеялись, покачиваясь в яликах, когда листья задевали их лица.

Парк понемногу оживлялся после дождя. Спрятанные поддеревья шезлонги выносили наружу. Их тонкие ножки утопали в мокрой траве, когда люди устраивались поудобнее небольшими группками, чтобы полюбоваться розовой клумбой или прекрасным далеким видом в удобной близости от кофейни и туалетов. Любители воскресного моциона степенно выгуливали собак в зарослях лаванды и дельфиниума. У входа в кофейный домик росла очередь. В саду королевы Марии розы, набравшись свежих сил, раскрывались после дождя, на лепестках с нежно-розовым или ярко-желтым узором сияли последние капли.

Пока мать прохаживалась между кустами, Филиппа присела на скамейку и вынула из сумочки карманный томик лирики Донна, купленный с рыночного лотка за десять центов. Над головой качалось огромное дерево, густо усыпанное мелкими белыми розами со сладким ароматом. Время от времени его ветви усеивали траву и клевер метелью крохотных лепестков и золотых тычинок. Солнечные лучи согревали лицо, навевая ласковую полусонную меланхолию. Девушка не могла припомнить, когда в последний раз гуляла по саду королевы Марии. Должно быть, никогда. Морис предпочитал красоту зданий красе природы, пусть даже настолько прирученной, укрощенной и упорядоченной, как здесь. Перед мысленным взором всплывал единственный сад — Пеннингтон, изумрудные заросли, из которых выходил ей навстречу воображаемый отец. Странно, что столь живописное воспоминание, яркое до рези в глазах, пронизанное теплом, ароматом и медовым вечерним светом, не более чем детская выдумка. Зато сейчас вокруг нее все настоящее. Морис был прав насчет архитектуры. Природе нужен контрастный фон из камня и кирпича. Фронтоны и колоннады террас, причудливые очертания зоопарка, даже технократический фаллос башни управления почт и телеграфа, вознесшейся над цветущими изгородями, лишь прибавляли парку очарования, аккуратно подчеркивая его границы. Насколько нестерпимым казалось бы это буйное великолепие, растянись оно до бесконечности, будто некий запущенный Сад Эдема!

Филиппа прекратила созерцать качающиеся розы и опустила взгляд на свою мать. Девушка почти не сводила с нее взора, порой со смутным стыдом осознавая себя чем-то вроде новой надсмотрщицы. Мэри с наслаждением нюхала огненно-красный цветок, нежно взяв его в руки. Большинство любителей закрывают глаза, вдыхая запах, но эта женщина распахивала их пошире. Она предельно сосредоточилась, так что лицевые мышцы напряглись до боли, и стояла с отрешенным видом, недвижнее статуи, не замечая вокруг ничего, кроме розы в ладони.

Тут-то девушка и увидала незнакомца. Он вышел на тропу приозерного склона — невысокий седоволосый очкарик в обществе молодой слепой женщины и собаки-поводыря с кофейного цвета шерстью. Взгляды пересеклись, и губы Филиппы, лениво наслаждавшейся теплым солнечным днем, сами собой расплылись в улыбке.

Результат был весьма неожиданным. Мужчина остолбенел, расширив глаза от недоверчивого ужаса, потом круто развернулся и, подхватив спутницу под локоть, чуть ли не силой повлек ее прочь.

Дочь Мэри Дактон в голос расхохоталась. Не такой уж страшненький этот простофиля, чтобы ни единая девушка не улыбалась ему, хотя бы случайно. Или он принял ее за соблазнительницу, укрывшуюся в ароматных розовых зарослях?.. Филиппа проводила чудную парочку взглядом. Интересно, какие у них отношения — отца с дочкой? И как он теперь объяснит свое поведение? А может… Неужели они где-то виделись? В уме возникло что-то неотчетливое… Хотя, конечно, такое лицо трудно запомнить. И все-таки чувство смутного узнавания почему-то ее рассердило. Девушка уставилась в книгу, решительно выбросив чужака из головы.

15

— В чем дело? Что случилось? — испуганно промолвила Вайолет Хэдли. — С вами все в порядке?

Наверное, он слишком резко сжал ее локоть. Или же спутница уловила запах волнения и животного страха? Говорят, слепые наделены особым чутьем. Скейс намеренно сбавил шаг.

— Простите. Просто заметил кое-кого со своей бывшей работы. Не хотел заводить беседу.

Девушка молчала. Должно быть, решила, что Норман стесняется показаться с ней перед знакомым человеком. Скейс поспешил прибавить:

— Я всегда его недолюбливал. Надоеда еще тот, вечно лез не в свои дела — ну, вы знаете, как это бывает. Прилипнет, потом не отвяжешься.

— Похоже, он сделал вам очень больно, — мягко сказала Вайолет.

— Да нет. Не так уж… Просто… Я-то надеялся благополучно обо всем забыть, а тут он… Знаете, на этой клумбе такие красивые желтые розы. Непременно разыщу табличку и скажу вам, как они называются.

— Я знаю, — произнесла она. — «Сияние летнего солнца». Мужчине стоило большого труда взять себя в руки. Его мутило от досады. Убийца и дочь были вместе. Уже поворачивая, он заметил Мэри Дактон, склонившуюся над розовым кустом. Наконец-то Скейс нашел их — однако прежде связал себе руки. А ведь лучшей возможности нельзя и представить. Мог бы подобно девице занять скамью неподалеку и греться на солнышке, посматривая в их сторону одним глазом. В парке к вечеру становится все многолюднее. Ну а когда соберутся домой — нет ничего проще, нежели преследовать в подобной толпе, с его-то заурядной внешностью. В крайнем случае легко прибегнуть к помощи бинокля. Ими здесь многие пользуются. Отдыхающим нравится наблюдать за редкими видами водяных птиц. Время, место, удача были на его стороне — а он упустил их!