Конан, варвар из Киммерии - Роберт Говард

«Желание богов таково, чтобы стигиец и шемитские собаки были выдворены из Кешана. Они воры и предатели, которые строят козни, чтобы ограбить богов. Пусть о Зубах Гуахаура поручат заботиться генералу Конану. Пусть он ведет армии Кешана. Он любим богами».

На лице ее появилась покорная обреченность.

— Но Зархеба? — крикнула она. — Он убьет меня!

— Не беспокойся о Зархебе, — проворчал он. — Я позабочусь об этой собаке. Ты сделаешь, как я сказал. Приведи в порядок волосы. Они упали на плечи, — Конан, поправляя драгоценный камень в ее волосах, погладил их.

— Цена одного этого камня — целая комната рабов. Одень юбку. Она немного порвалась, но священники этого не заметят. Вытри лицо. Божество не кричит и не плачет, как маленькая девчонка. Кром! Ты вылитая Илайя — лицо, волосы, фигура и все остальное. Если ты сыграешь божество перед жрецами так же хорошо, как передо мной, ты легко их обманешь.

— Я попытаюсь.

Она задрожала.

— Хорошо. Я пойду искать Зархебу.

При этих словах она вновь занервничала.

— Нет! Не оставляй меня одну! Это заколдованное место!

— Здесь нет никого, кто бы повредил тебе, — нетерпеливо сказал он. — Никого, кроме Зархебы, а я пойду присмотрю за ним. Я вернусь быстро. Я буду наблюдать поблизости на случай, если что-нибудь случится во время церемонии, но если ты сыграешь свою роль как следует, ничего не случится.

Повернувшись, он торопливо вышел из комнаты оракула. Позади него всхлипнула Муриела.

Он плавно двигался вниз по мраморным ступеням, как пантера, с мечом в руке. В вышине мерцали звезды. Если священники Кешана пришли в город, то они не издавали ни звука, который мог бы их выдать.

Конан различил старинную, с разрушенным настилом аллею, ведущую к югу. Он осторожно скользил по ней в густой тени кустов, но пока не увидел впереди деревьев лотоса. Это была странная поросль, необычная для черных земель Кешана. Здесь, по словам девушки, должен был скрываться Зархеба.

Спрятавшись в кустах, Конан стал вглядываться в заросли лотоса. Неожиданно его взгляд наткнулся на встречный взгляд. Человек смотрел прямо на него. Прошло несколько секунд. Лицо не двигалось. Конан мог утверждать, что темный пучок внизу был короткой черной бородой.

Внезапно Конан сообразил, что Зархеба на полторы головы ниже. Однако их глаза были на одном уровне.

Конан, напрягая зрение, пытался увидеть, на чем стоит этот человек. Наконец киммериец сумел разглядеть то, отчего у него перехватило дыхание, — непосредственно под головой человека просматривался черный ствол дерева.

Совладав с собой, Конан с быстротой хищника ринулся к бородатому лицу и раздвинул кусты. На ветке дерева, подвешенная за свои собственные волосы, висела голова Зархебы.

3

Возвращение оракула

Конан отпрянул, свирепо озираясь вокруг обезглавленного тела.

Конан стоял, едва дыша, напряженно вслушиваясь в тишину. Деревья и ветки с большими мертвенно бледными цветками стояли темные, тихие и зловещие, как будто выгравированные в сгущающихся сумерках.

Конан, с трудом подавив в себе чувство страха, попытался найти объяснение этой смерти. Было ли это работой жрецов Кешана? Если да, то где они?

Опять он стал думать об Иакиме и его таинственных слугах. Иаким умер, высушенный смертью, и был помещен в свой выдолбленный склеп, чтобы все время встречать восходящее солнце. Но слуги Иакима? НЕ БЫЛО ДОКАЗАТЕЛЬСТВА, ЧТО ОНИ УШЛИ ИЗ ДРЕВНЕГО ГОРОДА.

Конан подумал о девушке. Муриела осталась одна, беззащитная в этом затемненном дворце. Конан повернулся и побежал так, как несется кантер, которая способна на полном ходу отразить удар с любой стороны.

Дворец начал вырисовываться сквозь деревья, как вдруг Конан увидел колеблющееся зарево, отражавшееся красивыми языками на мраморе. До него донеслись голоса…

Это были жрецы Кешана.

Они не пошли по широкой заросшей аллее, как ожидал Зархеба. По-видимому, существовало несколько скрытых проходов в Алкменон.

Они шли гуськом по мраморным ступеням, высоко держа свои факелы.

Во главе шествия Конан увидел Горулгу. Остальные жрецы были высокие негры. Замыкал процессию Гварунга. Киммериец нахмурился, так как это был жрец, который, по словам Муриелы, открыл Зархебе тайну прохода в Алкменон. Конану важно было знать, как глубоко этот человек увяз в интригах стигийца.

Конан заторопился к портику, обходя открытое пространство и держась в тени.

Священники не оставили никого охранять вход. Они шли, не оглядываясь. Конан бесшумно двигался за ними. Жрецы прошли через тронный зал.

Верховный жрец слегка поклонился и вошел в помещение оракула. Остальные сделали то же самое. Конан незаметно проскользнул в альков и открыл потайную панель. Скользнув в нишу, он приготовился смотреть. Муриела прямо сидела на возвышении, руки ее были сложены, голова прижалась к стене в нескольких дюймах от его глаз.

Он не мог видеть ее лица, но ее поза говорила о том, что она смотрит прямо перед собой в какую-то точку пространства над и позади бритоголовых жрецов, которые стояли перед ней на коленях.

Он знал, что она охвачена страхом, но умело скрывает его. В рассеянном свете факелов она выглядела как совершенное божество.

— Маленькая девочка — актриса, — отметил Конан про себя.

Горулга начал какую-то песню на незнакомом Конану языке.

По-видимому, это был древний язык Алкменона, передававшийся от одного поколения жрецов другому.

Песня казалась бесконечной. Конан забеспокоился. Муриела может не выдержать такого длительного напряжения. Он вытащил меч и кинжал. Он не мог допустить, чтобы негры пытали и убили девушку.

Песнь наконец кончилась. Подняв руки и протянув их к распростертой на возвышении фигуре, Горулга закричал сильным, богатым голосом, который был необходимым атрибутом любого кешанского жреца:

— О, великое божество, обитательница величайшей тьмы, позволь твоему сердцу смягчиться и губам твоим открыться для ушей моих, ушей твоего раба, чья голова в пыли под твоими ногами! Скажи, великое божество святого города! Пролей сияние света своей мудрости на слуг твоих! Скажи нам о глашатае богов: каково их желание, касающееся стигийца Тхутмекри?

Какое-то подобие благоговейного стона вырвалось из уст Конана, слушавшего преклоненных жрецов.

В тишине, казалось, не нарушаемой даже дыханием, зазвучал голос Муриелы. Он был беспристрастным и повелительным, хотя коринтианский акцент не соответствовал торжественности ситуации.