Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще пять лет назад Тристан издал странный непонятый указ о надгробных плитах и памятниках. Он гласил: «На кладбищах павших воинов и жертв массовых трагедий запрещается использовать на одном участке одинаковые плиты и атрибутику. По своему образу они могут повторяться только спустя десять захоронений в каждую сторону». Озадаченные могильщики из бюро ритуальных услуг долго критиковали чудаковатость предписания. Но Тристан узнал, пять лет назад посетив открытие кладбище с перезахоронением множества бойцов, что нет ничего ужаснее для глаз – смотреть в горизонт, в любую из сторон, и наблюдать бесконечное поле безобразно одинаковых плит с убийственно одинаковыми флагами, реющими в одинаковом направлении. Армия мертвых страшила пуще любой другой, какую он встречал на своем пути. А Тристан видел все армии мира. И он решил, что после смерти никто не обязан служить в армии, никто не должен носить гранитную униформу.
Указы, предписания, даже законы. И советы, много советов. Они означали, что ничего легко не дастся, и у большинства опускались руки. «Потому что когда ты впервые за многие годы приготовился пожить для себя, – объяснялась одна женщина, – ты не очень хочешь вместо смены на заводе теперь батрачить санитаркой. Вот люблю его и все понимаю – но сил ни на что уже нет!» Повсеместная нескончаемая усталость грозила экономическим кризисом. Поэтому когда доверчивому народу предлагали низкие цены и легкие пути, каждый был счастлив обмануться. Шарлатанов и мятежников в ту пору развелось больше, чем когда‑либо.
Сложнее всего пришлось с теми, кто отрицал войну как явление, как факт, как то, чего невозможно избежать. Они очень злились. Они твердили, что виноваты все окружающие: правительство, генералы, солдаты и рабочие на заводах, которые каждый день поставляли патроны, а не саботировали конвейер. С этими людьми не получалось договориться. В ответ они кричали, всегда кричали и чуть реже – пели песни. Тристан выходил из себя, когда среди фальшивых нот и чистых слов узнавал вещи, написанные его отцом в пору ранней юности. Хуже стало, когда они узнали, что Тристан, не подавая вида, бесится, заслышав знакомый мотив: тогда они запевали еще громче. Для всех остальных война закончилась, а для пацифистов не изменилось ничего – они все так же хулили правительство, генералов, солдат, рабочих и беспристрастные патроны. Пока все прочие возвращались к мирным делам, восстанавливая разрушенное, у поборников мира все еще шла война: они врывались с пикетами на заседания, обливали помоями командиров на публичных мероприятиях, постоянно конфликтовали с ветеранами. Даже тот завод, который после долгих лет изготовления снарядов снова стал производить губные помады в тонких футлярах, чьи размеры и форма напоминали боеприпасы крупнокалиберного пулемета, потому что изменять мастеровые модели никто не стал, пострадал от пяти самодельных бомб. Досталось за прошлые заслуги. Радикалов, конечно, насчитывалось немного, но заводилами они становились легко: стоило одному недовольству вспыхнуть, как конфликт стремительно рос. Тристан и Гаро первые полтора послевоенных года жили в бесконечных командировках к местам маленьких трагедий. Они горьковато отшучивались, что Пальер-де-Клев спасает отдаленность от прочих городов и отсутствие там репортеров. В конце концов эскалотцев пришлось мирить между собой. Ветеранам приходилось объяснять, что не все, кто остался, – трусы, что на иных должностях им не нашлось замены, что имелась работа, которую нельзя выполнять женщинам (хотя в последние годы выяснилось, что список таких профессий сократился до трех). Слова покойного лорда-отца короля украсили щиты и растяжки: «Война – это традиция, единственная объединяющая все народы в разные времена». Неизбывность этой традиции сложно давалось объяснить пацифистам. Но Илия приказал: «Никаких казней». Военные годы проредили эскалотское население. Король велел не плодить жертв. Тристан и Лесли искали все известные в языке слова, чтобы договариваться.
Королева-мать утверждала, что им всем следует учиться узнавать друг друга заново: членам семьи, старым знакомым, согражданам, людям на всем потрепанном Абсолюте.
– Если некий человек злит вас, отнеситесь к нему так, словно ничего еще о нем не знаете. Не смотрите на его знаки отличия или их отсутствие. Начните с вежливого разговора, как с незнакомцем, который еще не сделал вам ничего плохого или хорошего. И вы с удивлением узнаете, что можете быть друг другу полезны, – утверждала Лесли.
Она почти не заглядывала в карточку с текстом. Для ее статуса и должностей у нее нашлась уникальная память на тексты и лица – еще один секрет их гавелского очарования.
– А сейчас мы все должны быть полезны, – продолжала она. – Мир уже настал. Его добились огромным трудом, но этот мир ранен. Нам нужно проявить огромное великодушие, чтобы примириться с ним, с собой и друг другом и всем исцелиться. Если какое‑то злое намерение толкает вас причинить вред миру, то усомнитесь в этом намерении.
Королеву-мать, короля и принцессу обожали. Но королева Бона… Белая северная птица с суровым взглядом, вечно молчаливая и закутанная в накидки. Она, нелюдимая, оставалась такой всегда. Лишенная тяги к популизму, она просила к ней лишний раз не прикасаться, даже если ей пытались подарить цветы или поцеловать руку придворные. Она всегда уходила в начале вечера, как только регламент позволял продолжать прием без королевы. Для нее не нашлось народной любви, и это было обоюдным. Но и ненависти она не снискала: ее принимали как часть жизни Истинного короля Илии I. Шел шестой год брака, а она будто намеренно все еще говорила с кнудским акцентом. И у Гавелов все еще не появилось наследника, никого, кроме Ренары. Однако Тристан не влезал со своим мнением. Илия все годы не скрывал, что влюблен и счастлив. Только леди-сестра как‑то ненароком посоветовалась с Тристаном, не предложить ли Боне обратиться к феям.
– Учитывая то, как произошли Мэб, и то, как обошлись с тобой… – Он тяжело посмотрел на принцессу. – Не думаю, что стоит.
Вспомнив о плате, которую феи берут за спасенное потомство, Ренара поежилась.
– Просто не знаю, чем помочь, – украдкой пожаловалась она.
– В Фонде нужна будет помощь, – начал Тристан. – Я оставляю пост. Мой преемник… – Он сощурился и поджал губы. – Немного…
– Тугодум?
– Да! – Он указал пальцем на четыре папки на столе. – А мы как раз выходим на очень важный проект. Это совершенно новая риторика. Точнее, стара она, как весь Эскалот.
– Расскажи мне! – потребовала Ренара, присаживаясь, отчего Тристан улыбнулся, успокоенный тем, что нашел того, кто сможет помочь Лесли проследить за верным исполнением плана.
– Мы понемногу реставрируем
