Девушка из Германии - Армандо Лукас Корреа

От пассажирского комитета лайнера «Сент-Луис» первой леди Леонор Монтес де Ларедо Бру, супруге президента Кубы Федерико Ларедо Бру.

30 мая 1939 года

Среда, 31 мая

– Сегодня мы собираемся поджечь корабль, – прошептал Лео мне на ухо почти сразу после того, как мы вышли из моей каюты и побежали на палубу.

Менее чем за десять минут мы успели подняться и спуститься по лестницам, побывать в машинном отделении, промчаться из первого класса в третий. Я понятия не имела, за чем мы гонимся.

– Если нам не дадут высадиться, мы подожжем его.

В этом не будет необходимости, Лео. Здесь так жарко, что перила корабля и деревянный настил стали просто обжигающими. Снаружи находиться просто невозможно. Солнце – еще один наш враг.

Лео сказал мне, что к этому дню Куба приняла менее тридцати пассажиров – тех, у кого было разрешение на высадку, выданное государственным департаментом, но отклонила те, которые были подписаны генеральным директором иммиграционной службы Мануэлем Бенитесом. Это был тот негодяй, который вместе со своим военным наставником и союзником Батистой прикарманил все наши деньги. – Бенитесы потеряли свою силу, еще когда мы пересекали Атлантику. Или, возможно, гораздо раньше.

Теперь этот военачальник, который удерживал реальную власть на острове, находился в своей роскошной резиденции в окружении своей семьи и свиты, лежа в постели и восстанавливая силы после простуды, и не смел показываться на публике.

Его личный врач запретил ему отвечать на телефонные звонки, не желая, чтобы его беспокоили по таким пустякам, как вопрос жизни и смерти более девятисот пассажиров!

Когда мама купила «Бенитес» для папы, она купила еще два для нас, думая, что визы, которые у нее уже были, могут потерять свою силу. Но у нас также были визы США, и мы стояли в очереди на въезд в эту страну. Я не знала, чего еще они от нас ожидали.

– Возможно, завтра все уладится. – Лео сказал слово «завтра» на испанском, произнеся «маньяна» с сильным, нелепым испанским акцентом.

– Маньяна» – единственное слово, кроме gracias, то есть «спасибо», которое он мог произнести на языке острова, – должно было стать последним днем переговоров.

– Маньяна, – повторил он, как будто эти три слога имели какое-то другое значение и могли дать надежду.

В паспорте папы стояла большая буква «О», что означало «отправлен назад», «отвергнут» или о запросе – «отклонен». То же самое проделали с паспортами Лео и господина Мартина, Вальтера, Курта и их семей, а также Инес. Никто не спасется. Мы были всего лишь толпой нежелательных людей, готовых к тому, что их сбросят в море или отправят обратно в ад к ограм.

Никого не волновало, что мы потратили все свои сбережения на покупку этих документов. И теперь бессердечный президент осмелился подписать указ, объявляющий их недействительными.

Лео считал, что если мы сможем поджечь корабль, то властям придется заняться нами. Пассажирский комитет, председателем которого был папа, утратил способность убеждать или вести переговоры, если она вообще была. Капитан не знал, как ему смотреть в глаза пассажирам, которые доверились ему. С самого первого дня самый могущественный человек на борту заставил нас поверить в то, что мы сможем высадиться, – что не будет никаких проблем, когда мы прибудем в этот проклятый порт Гаваны.

Две недели были потрачены впустую. Мы, до смешного доверчивые, поверили ограм, когда они разрешили нам уехать, передав наши предприятия, дома и сбережения. Как мы могли быть настолько глупыми, чтобы поверить им? Все было спланировано заранее, еще до того, как мама купила разрешение на высадку на Кубе, написанное на испанском языке. Они знали об этом с того момента, как мы отплыли из Гамбурга: оркестр, игравший для нас прощальный марш, был очередным фарсом. Теперь было очевидно, почему нас заставили приобрести обратные билеты: они хотели, чтобы мы покрыли расходы на обратную дорогу.

На Кубе на нас смотрели свысока, остальной мир нас не замечал. Все опускали глаза в замешательстве, словно пытаясь избежать смущения. Они хотели умыть руки, чтобы избежать чувства вины.

Трое молодых людей, которые поднимали с нами тосты во время первого банкета, теперь готовились вместе с Лео – двенадцатилетним мальчиком! – поджечь этот чудовищный трансатлантический лайнер. Пожалуйста, хватит глупостей: приберегите свои фантазии до того дня, когда мы выйдем на сушу, если вообще выйдем. Некоторые из них не сомневались, что смогут захватить корабль, изменить его курс и лишить капитана командования. Похищение в открытом море. Или, по крайней мере, в этой захудалой бухте.

– Что она здесь делает? – спросил у Лео молодой человек, выглядевший как актер с множеством поклонниц.

– Ей можно доверять, и она может помочь.

Помочь в чем, Лео? Если бы я остановилась еще на минуту и поразмыслила над тем, что они планируют, я бы, скорее всего, убежала и оставила их осуществлять свой дурацкий план самостоятельно.

Но у этого молодого человека без будущего практически не было моральных принципов. Он впал в отчаяние: меньше всего на свете ему хотелось вернуться. Он был слишком молод и красив, чтобы встретиться с преждевременной смертью, и поэтому был способен сбросить в море любого, кто встанет у него на пути, если это поможет ему выжить. Мне захотелось сказать им, что только кучка идиотов могла решить, что им удастся поджечь этого шестнадцатитысячетонного мамонта, но в конце концов я решила оставить заговорщиков в покое и подняться на палубу. Мне нужно было сделать фотографии.

Пусть они сожгут его, если смогут. Уничтожат его. Потопят самый большой корабль в бухте. И потопят нас вместе с ним. Это лучшее, что могло с нами случиться.

Я прошла в дальний конец палубы, где не было ни пассажиров, умоляющих, чтобы их выпустили с корабля, ни людей, наблюдающих за нашим отчаянием с крошечных лодок. Туда, где не было видно береговую линию города, который заплатит высокую цену за свое безразличие если не сегодня-завтра, то когда-нибудь.

Я прислонилась к поручню и закрыла глаза, чтобы не видеть ни море, ни маяк Эль-Морро. Когда я почувствовала, что кто-то подошел ко мне сзади, мне не понадобилось оборачиваться: я сразу