Мадам Оракул - Маргарет Этвуд

Пенелопа, ясное дело, была медиумом и легко впадала в транс. Кроме того, она выпила странной жидкости из диковинного фиала — что, разумеется, тоже помогло делу. Я опять пошла на кухню, налила скотча с водой, выпила. Затем вернулась к зеркалу и попробовала сосредоточиться. Может, Пенелопе предстоит получить от сэра Перси сообщение, что он в опасности? Или она сама должна что-то передать?.. Кто она, приемник или передатчик? Вот бы наладить такой метод общения… придется закрывать телефонную компанию Белла…

Отвлекаешься, дорогая. Ты — Пенелопа, строго напомнила я себе.

И пристально уставилась на свечу в зеркале — зеркальную свечу. Их было целых три, и я знала, что если чуть-чуть передвинуть боковые створки, то передо мной выстроится бесконечная шеренга свечей… В комнате стало очень-очень темно, намного темнее, чем раньше; свеча, наоборот, засияла удивительно ярко… Держа ее в руке, я шла по длинному коридору, куда-то вниз, потом свернула за угол… Я кого-то искала, мне было необходимо кого-то найти.

С краю зеркала что-то мелькнуло. Я судорожно охнула и обернулась. Сзади кто-то есть! Но нет, никого. Совершенно очнувшись, я услышала из соседней комнаты приглушенный шум телевизора и голос комментатора: «Он ведет мяч, бьет по воротам… Мяч стремительно летит обратно! Возможно, рикошет… Сейчас будет повтор…»

Я опустила глаза и посмотрела на бумагу. Там, какими-то каракулями, ничуть не похожими на мой почерк, было выведено одно-единственное слово:

НАКЛОН

Я задула свечу, включила верхний свет. Наклон? Что за чушь? Что, скажите на милость, имеется в виду? Я достала тезаурус Роже в бумажной обложке, по которому обычно подбирала синонимы к распространенным словам, вроде дрожать — трястись, трепетать, ходить ходуном; и нашла это слово.

Наклон — 1 обычно о судне, самолете: крен; 2. склонение, наклонение / о голове; кивок.

Что за идиотское слово, подумала я, какой от него прок Пенелопе или Эстелле? И только потом ясно осознала, что произошло. Я написала что-то без своего ведома и, хуже того, видела в зеркале, точнее в комнате, какого-то человека — он стоял за моей спиной. Это совершенно точно. Я сразу вспомнила все, о чем говорила Леда Спротт; все было по-настоящему, абсолютно реально; кто-то пытался мне что-то сообщить.

Я захотела вернуться в мрачный, странно светящийся коридор и увидеть, что там, с другой стороны…

И все же меня туда вовсе не тянуло. Слишком страшно — и слишком нелепо. Что за глупости, свечи, зеркала; я же не какая-нибудь престарелая спиритка. Мне, конечно, нужно послание для Пенелопы, но я совсем не готова спалить ради него себя.

Я пошла на кухню и налила еще виски.

С этого все и началось. Зеркало и любопытство победили. Пенелопа была временно забыта, осталась сидеть в кресле: ею я займусь позже. Слово предназначалось не ей, а мне; необходимо выяснить, в чем тут соль. Наутро я отправилась в ближайший супермаркет «Лоблауз», купила шесть пар длинных свечей и в тот же вечер, пока Артур смотрел футбол, снова вошла в зеркало.

Ощущения были примерно те же, что и в прошлый раз, и так продолжалось примерно три месяца — столько времени заняли мои эксперименты. Я чувствовала, что иду по темному коридору вниз, и понимала, что если еще и еще раз заверну за угол — мои путешествия становились все длиннее, — то найду искомое: правду, или слово, или человека, которые ждут меня, предназначены мне. Но ощущение, что кто-то стоит у меня за спиной, больше не повторялось. Когда я выходила из транса — думаю, именно так можно было назвать мое состояние, — в блокноте, лежавшем передо мной, оказывалось слово или несколько, а иногда целая фраза. Только дважды не осталось ничего, кроме каракуль. Я подолгу смотрела в блокнот, пытаясь постичь смысл написанного; потом лезла в тезаурус — и почти всегда соседние слова удачно складывались в фразы:

Кто там клонится с носа корабляКто эта путница, куда она стремитсянаклон земли, наклон небескивок удачитой лодке смерти; почему она поетКолени преклонив, она склоняет спинупред силой ее слезы так темныи так зазубрены они — та смерть, которой так боишьсяИ под водой, и под водой небесте слезы льются темными цветами

Я не очень понимала, что это значит, и никак не могла дойти до конца коридора.

Между тем, слова, копившиеся в блокноте, становились все загадочнее и страшнее: «железо», «гор-до», «нож», «сердце». Поначалу текст выстраивался вокруг одной женщины, и спустя какое-то время я видела ее почти воочию: она жила не то под землей, не то в огромной пещере или колоссальном здании, иногда плыла в лодке. Она обладала невероятным, почти божественным могуществом, но ее сила была проклятьем. Я никак не могла понять, что это за женщина. Она отличалась от всех, кого я видела в воображении, и, абсолютно точно, не имела ничего общего со мной. Я была совсем другая — счастливая. Счастливая и бессильная.

Потом начал появляться второй персонаж, мужчина. Между ним и женщиной что-то происходило; на страницах блокнота возникали таинственные любовные письма, непонятные, пугающие. Я чувствовала, что мужчина — плохой, но почему, объяснить не могла; временами он казался вполне хорошим. У него было много обличий. Иногда в блокноте появлялись целые пассажи словно бы из другой оперы и длинные, прозаические, невероятно скучные проповеди о смысле жизни.

Все слова и то, что из них получалось при помощи словаря, хранились в папке с надписью «Рецепты». Туда же я складывала заметки для «Костюмированной готики», хотя сами рукописи держала в ящике для белья.

Днем, когда я мыла посуду или бродила по супермаркету, на меня вдруг нападали сомнения. Что я делаю? Зачем? Если уж подвергать себя гипнозу, то хотя бы ради благой цели — например, чтобы бросить пить. Разве не так? Может, я схожу с ума? Если Артур узнает, что он обо мне подумает?

Не знаю, что было бы дальше, но только эти занятия пришлось прекратить. Однажды вечером я не смогла выбраться из зеркала. Шла, как всегда, по коридору со свечой в руке, и та внезапно погасла. Думаю, она погасла по-настоящему, потому-то я и застряла в зеркале. В темноте я потеряла ориентацию и боялась пошевелиться и даже повернуть назад, чтобы случайно не зайти еще глубже. Мне не хватало воздуха, я задыхалась.

Представления не имею, сколько это продолжалось; по ощущениям — много столетий. Потом я почувствовала, что меня трясет Артур.

— Джоан, чем ты занимаешься? — недовольно спросил он. — Что с тобой происходит?

Я сразу вернулась в нашу спальню и так обрадовалась, что благодарно обхватила Артура за шею и расплакалась.

— Со мной? Какой-то ужас, — сказала я.

— Какой? — спросил Артур. — Сидишь тут без света перед зеркалом. В чем дело?

Не могла же я ему рассказать.

— Я видела в окне какого-то человека, — пролепетала я. — Мужчину. Он заглянул внутрь.

Артур бросился к окну, а я быстро посмотрела на бумагу. Ничего, ни черточки. Я тут же поклялась себе прекратить заниматься глупостями. Леда Спротт предупреждала, что Автоматическое Письмо требует специальной подготовки, и теперь я в этом убедилась. Назавтра я выбросила свечи и вернулась к Пенелопе и сэру Перси Сомервиллю. Мне хотелось поскорее забыть о путешествии в сверхъестественное. Оккультизм не для меня, сказала я себе и вычеркнула сцену с зеркалом. Придется Пенелопе, как всем остальным, удовольствоваться изнасилованием и убийством.

Но у меня остался целый ворох записей. Спустя несколько недель я их просмотрела и решила, что они ничем не хуже книжек, которые я видела в магазинах. Подумав, что ими может заинтересоваться одно из маленьких экспериментальных издательств, я перепечатала всё на машинке и отослала в «Черную вдову». Очень скоро, едва ли не на следующий день, пришел довольно-таки, на мой взгляд, невежливый ответ:

Уважаемая мисс Фостер!

Откровенно говоря, Ваши записки напоминают гибрид произведений Калила Гибрана и Рода Макъюэна. Разумеется, отдельные эпизоды не лишены литературных достоинств, однако сочинение в целом неровно по тону и выглядит незавершенным. Думаем, для начала Вам следует обратиться в литературные журналы или послать свое произведение в «Мортон и Стержесс»; это, насколько нам известно, их епархия.

Я расстроилась. Наверно, они правы: мои записки — Дрянь. И едва ли имеет смысл сообщать издателям, что рукопись была продиктована потусторонними силами. Да и зачем, собственно, их публиковать? Кто я вообще такая? «Кто ты вообще такая?» — частенько вопрошала моя мать, никогда не дожидаясь ответа.

Но ведь есть же у меня право обратиться в другое место? Собравшись с духом, я отправила бандероль в «Мортон и Стержесс». Я никак не ожидала, что за этим последует.