Мадам Оракул - Маргарет Этвуд

На званом вечере Стержесс ухватил меня под локоть и потащил по комнате, как тележку по супермаркету.

— Простите меня за интервью, — начала я. — Наговорила таких глупостей…

— Что? Глупостей? — Он даже пустил петуха. — Да это сенсация! Как вы только додумались? Так поставить наглеца на место!

— Я не специально, — сказала я. Доказывать, что все правда, было бесполезно.

Собралось очень много народу, а я крайне плохо запоминала имена и потому напомнила себе, что нужно меньше пить. Я была уверена, что обязательно выставлю себя на посмешище. Надо сохранять спокойствие и невозмутимость.

Когда Стержесс отпустил наконец мой локоть, я прижалась к стене, прячась от газетного репортера — тот видел по телевизору мое интервью и жаждал побеседовать о феноменах экстрасенсорики. А мне ужасно хотелось плакать: какой смысл быть принцессой этого бала, если я все равно чувствую себя лягушкой? Дай веду себя соответственно. Артуру будет за меня стыдно. То, что я сказала на всю страну, противоречит идеалам их движения, их общества. Не то чтобы это можно назвать обществом… Общество здесь, да еще какое… Я допила двойной скотч и отправилась за новой порцией.

У бара ко мне подошел какой-то мужчина.

— Вы мадам Оракул? — осведомился он.

— Это название моей книги, — ответила я.

— Название потрясающее, — сказал он. — А книга — ужасная. Ошметки XIX столетия. Гибрид Рода Макъюэна и Калила Гибрана.

— То же говорит и мой издатель, — заметила я.

— Вижу, ваша поэма имеет успех, — продолжал мужчина. — Расскажите, каково это — быть известным плохим писателем?

Начиная сердиться, я огрызнулась;

— Опубликуйте что-нибудь, тогда и узнаете.

— Эй, — улыбнулся он, — полегче. Ну да неважно. У вас потрясающие волосы. Ни в коем случае не стригитесь, хорошо?

Тут наконец я на него посмотрела. Тоже рыжий, с элегантными вощеными и закрученными вверх усами и острой бородкой. Длинный черный плащ, гетры, белые перчатки, трость с золотым набалдашником и цилиндр, украшенный иглами дикобраза.

— Мне нравится ваш цилиндр, — сказала я.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил он. — Это мне одна знакомая сделала. Есть еще перчатки в комплект, но в них я все время к чему-нибудь прицепляюсь — к безработным в очереди, дохлым собакам, нейлоновым чулкам, всякому такому. Это моя униформа. Пойдемте ко мне домой?

— О, никак не могу, — отказалась я. — Но все равно спасибо.

Мужчина в цилиндре нисколько не расстроился.

— Можете, по крайней мере, зайти на мою выставку. — Он протянул слегка запачканное приглашение. — Вернисаж нынче вечером. Это всего в паре кварталов отсюда; потому-то я и вломился сюда к вам без приглашения — до смерти надоело у себя.

— Ладно, — сказала я, подумав, что большого вреда не будет. Втайне я была очень польщена: мне давно не делали гнусных предложений. Мужчина — или его плащ, кто ж тут разберется — показались мне весьма привлекательными. К тому же было просто необходимо сбежать от газетчика.

Открытие проходило в небольшой художественной галерее «Взлет», а выставка называлась «РАСКВОШКИ».

— Это игра слов, — объяснил мужчина при переходе Янг-стрит. — Гибрид «скво» и «расквашивать», понимаете?

— Думаю, да, — ответила я, разглядывая свое приглашение в свете магазинной витрины. — «Королевский Дикобраз, — говорилось там. — Мастер кон-креативных поэм». И картинка: мой новый знакомый в полном облачении, а рядом — фотография дохлого дикобраза, снятая снизу, так, что были видны длинные передние зубы.

— А как ваше настоящее имя? — поинтересовалась я.

— Это и есть настоящее, — чуть обиженно отозвался он. — Я сейчас официально меняю документы.

— О, — только и сказала я. — А почему именно оно?

— Прежде всего, я роялист, — ответил мужчина. — Балдею от королевы. И подумал, что мое имя Должно это отражать. Знаете, как «королевская почта» или «канадская королевская конная полиция». Кроме того, по-моему, такое имя хорошо запоминается.

— А почему «дикобраз»?

— Мне всегда казалось, что бобр неправильно

выбран национальным символом, — сказал Королевский Дикобраз. — Вдумайтесь: бобр. Дико скучное животное. Такой XIX век; трудолюбие и все прочее.

А знаете, зачем на них охотились? Шкуру, понятно, пускали на шапки — но еще у них отрезали яички. Для парфюмерии. Ну и участь, я вам доложу! А дикобраз, он… что хочет, то и делает. Иглы — это вам не шутки.

И потом, такой странный вкус; я имею в виду, бобры грызут деревья, а дикобразы — сиденья от унитазов.

— Насколько я знаю, их очень легко убить, — заметила я. — Палкой.

— Грязная пропаганда, — отмахнулся он.

Когда мы пришли, многие уже расходились; снаружи стоял пикет Общества защиты животных с плакатами «СПАСЕМ НАШ ИХ ЖИВОТНЫХ». Экспозиция представляла собой несколько витрин-холодильников, вроде тех, что стоят в супермаркетах, только вместо мороженого и соков внутри лежали дохлые звери. Все они, совершенно очевидно, были сбиты машинами и заморожены в тех позах, в которых найдены. Сбоку, там, где обычно помещается информация о картине — «Композиция № 72,5х9 дюймов, акриловые и нейлоновые трубки», — к экспонатам были прикреплены маленькие карточки с названием животного и места его гибели, а также перечислением имеющихся повреждений. Например: «Енот с детенышем, Дон-Миллз, 401, перелом позвоночника, внутреннее кровотечение» или: «Кошка домашняя, Расселхилл-роуд, перелом таза». Наряду с заурядными кошками, сурками и белками там были скунс, несколько собак, олененок и дикобраз. Имелась даже змея, расплющенная практически до неузнаваемости.

— Ну как вам? — спросил Королевский Дикобраз после того, как мы обошли выставку.

— М-м, — протянула я, — не знаю… Я, в общем-то, не слишком разбираюсь в искусстве.

— Это не искусство, а поэзия, — с легкой досадой поправил Королевский Дикобраз. — Конкреативная поэзия. Я — мастер, возвращающий креативности конкретику.

— В этом я тоже не разбираюсь.

— Это ясно по вашему произведению, — сказал он. — Подобное я бы мог писать ногами. Единственная причина вашей известности — то, что ваши тексты непроходимо старомодны. Боже, люди покупают это, потому что никак не могут угнаться за действительностью. Зеркало заднего вида, выражаясь словами Маклюэна. Новая поэзия — поэзия вещей. Такого, например, еще никто не делал. — Королевский Дикобраз мрачно посмотрел на выход и очередную компанию посетителей с зелеными лицами, толпой покидающих вернисаж. — Это вы понимаете?

— Вы уже что-то продали? — спросила я светским тоном.

— Нет, — ответил он, — но продам обязательно. Надо отвезти выставку в Штаты. А то здесь люди очень осторожны и не любят рисковать. Потому Александру Грэйму Беллу и пришлось отправиться на юг.

— То же самое говорит мой муж, — осторожно сказала я.

Королевский Дикобраз посмотрел на меня с новым интересом.

— Вы замужем, — проговорил он. — Не знал. У вас потрясающе сексуальные локти, в жизни таких не видел. Знаете, я собираюсь устроить выставку локтей — это очень недооцененная часть тела.

— А где вы их возьмете? — поинтересовалась я.

— Где-нибудь, — ответил он и взял меня за локоть. — Идемте отсюда.

Когда мы прорвались сквозь пикет у входа, он сказал;

— Они не поняли сути. Я же не давил зверей, а только переосмыслил их — что в этом плохого?

— Куда мы идем? — спросила я Королевского Дикобраза, по-прежнему державшего меня за локоть.

— Ко мне, — невозмутимо ответил он.

— Я проголодалась, — уклончиво сказала я.

Мы отправились на Блур-стрит в заведение мистера Замса. Я взяла «замбургер» со всеми наворотами, а Королевский Дикобраз — шоколадный коктейль. Я расплатилась — у него денег не было, — и мы стали долго и нудно обсуждать все за и против похода к нему домой.

— Я хочу заняться любовью с вашим локтем, — заявил он. — Не забывая, конечно, о дополнительных льготах.

— Но я замужем, — отозвалась я, задумчиво жуя «замбургер». Я боролась с искушением, а оно было велико. Артур совершенно меня заморозил; для него я была все равно что, скажем, репа. Последнее время я стала замечать, что засматриваюсь на самых неподходящих мужчин: дикторов «Си-би-эс», кондукторов, мастеров по ремонту пишущих машинок… В своих фантазиях я больше не утруждалась заботой о костюмах и декорациях, сразу приступая к прерывистому дыханию. Мои дела были по-настоящему плохи.

— Это ничего, — сказал Королевский Дикобраз, — мне больше нравятся замужние.

— Но вряд ли это понравится моему мужу, — возразила я.

— Ему об этом знать не обязательно, верно?

— Он узнает. У него потрясающая интуиция. — Это было не так; в действительности меня беспокоило другое: даже если Артур узнает, то расстроится ли? И если нет, тогда что? — Вы, с его точки зрения, декадент, он сочтет ваше общество вредным для моего самосознания.