«Если», 1995 № 10 - Альфред Ван Вогт

Командира корабля нужно похвалить — он вполне справился со стоявшей перед ним задачей, несмотря на потерю члена экипажа, а переселение оттягивать не следует ни в коем случае.

Доводы Лейна приняли.

Первая группа кораблей со строительными рабочими и солдатами на борту должна была отправиться 80-го числа 2630 года.

До старта оставалось всего шесть дней. Если все пойдет по плану, подумалось Лейну, они с Джесал-лой полетят на корабле десятой эскадрильи, которая должна покинуть планету через каких-то двадцать дней. Почему же его не очень-то волнует предстоящее путешествие, почему он столь равнодушно относится к этому событию, едва ли не величайшему в истории Колкоррона и всего человечества?

Может, он попросту боится полета? Или его рассудок пока не в силах осознать всю грандиозность происходящего? Или причина заключается в том, что отношения с Джесаллой день ото дня становятся все прохладнее?

Синерог обогнул уступ, и Лейн увидел пещеру: вход отмечал оранжевый флажок. Он спешился. Вскоре подъехали солдаты. Сержант, который командовал охраной, беспокойно оглядывался по сторонам.

— Подождете меня здесь, — сказал Лейн. — Позовите, если появится птерта.

— Слушаюсь, сэр.

Лейн порылся в одной из навьюченных на синерог корзин, достал четыре масляных фонаря, зажег первый и вошел в пещеру. На мгновение почудилось, что внутри теплее, чем снаружи; стены расступились, и Лейн оказался в просторном гроте. Поставив фонари на пол, он подождал, пока глаза привыкнут к полумраку.

Пещеру обнаружили совсем недавно. На нее наткнулся некий геолог, изучавший гору. Пораженный увиденным, он поспешил в Башню и поведал о своих находках магистру Гло, который, естественно, изложил его рассказ Лейну. Тот решил, что обязательно осмотрит пещеру, как только выкроит время. Стоя под темным сводом, Лейн понял, что пришел сюда неспроста: повернувшись лицом к прошлому Мира, он как бы бросает вызов будущему, связанному с Верхним Миром, — будущему, в котором никак не определит свое место…

Наконец глаза привыкли к скудному освещению и начали различать изображения на стенах пещеры.

Древние художники ухитрились заполнить рисунками все свободное пространство, причем они искусно использовали в качестве орнамента пустоты и трещины в скале.

Полуобнаженные охотники, семейные группы, стилизованные деревья бракка, демоны, кухонная утварь, цветы, человеческие скелеты, сосущие грудь младенцы, геометрические абстракции, рыбы, змеи, диковинные артефакты, загадочные символы… Лейн вдруг остро ощутил неразрывность веков.

Основной постулат колкорронской религии гласил, что Мир и Верхний Мир существуют вечно и почти не меняются со временем. Четыреста лет назад церковь расправилась с битианской ересью, приверженцы которой- утверждали, что в вознаграждение за добродетельную жизнь на одной планете душа после воскрешения на другой обретет более высокое положение. Основное недовольство церкви вызывал прогресс, идея которого противоречила той точке зрения, что нынешний порядок вечен и неизменен. Лейн верил, что Вселенная всегда была такой, как сейчас, однако за последнее время его вера не раз подвергалась серьезным испытаниям.

Он догадывался, что возраст наскальных изображений исчисляется не сотнями лет, а тысячелетиями. Рисунки доказывали: когда-то люди иначе жили, иначе думали и делили планету с животными, которых больше нет. Внезапно Лейну стало ясно, что вот материал, изучению которого можно посвятить жизнь, и это было бы поступком куда более естественным для ученого и куда более мужественным, нежели бегство на другую планету.

Лейн знал, что пройдут годы, даже десятилетия, прежде чем на Мире не останется людей. Не останется, по крайней мере, на его поверхности; вполне возможно, найдутся безумцы, которые, не желая покидать родную планету, спрячутся от птерты под землю. Так, может, никуда не лететь? Ведь, если постараться, он найдет, чем себя занять и тихомирно доживет свой век в компании тех, кто решил не улетать…

Но как же Джесалла? Она наверняка не согласится лететь одна, несмотря на охлаждение в отношениях. Взгляд Лейна остановился на изображении играющего ребенка. Мальчик сосредоточенно разглядывал игрушку, которую держал в одной руке. Другую руку он протянул в сторону, к большому кругу — то ли мячу, то ли воздушному шару. А может, это Верхний Мир? Или птерта?

Лейн поднял фонарь и подошел поближе. Как ни странно, круг и не подумали раскрасить, хотя все остальные рисунки поражали богатством тонов и оттенков. Отсюда следовало, что художник изобразил вовсе не птерту, багряную, пурпурную или пусть даже розовую; тем более, ребенок на рисунке явно не испытывал страха.

Послышались шаги. Лейн нахмурился, обернулся — и непроизвольно попятился, увидев перед собой Леддравора. Принц поскреб мечом стену, мельком осмотрел рисунки и криво усмехнулся.

— Добрый вечерний день, принц, — поздоровался Лейн. За время работы он много раз на неделе встречался с Леддравором и научился сохранять присутствие духа. Однако они никогда не оставались наедине друг с другом. В полумраке пещеры Леддравор показался Лейну огромным, страшным, нечеловечески могучим.

— Маракайн, мне сказали, что здесь нашли что-то, представляющее интерес. Меня ввели в заблуждение?

— Не думаю, принц, — ответил Лейн, стараясь унять дрожь в голосе.

— Вот как? Тогда объясни, что тут может быть интересного?

— У меня не было времени как следует изучить рисунки, принц, но с первого взгляда видно, что они очень древние.

— Насколько?

— Возможно, им три-четыре тысячи лет.

Леддравор удивленно фыркнул.

— Чушь! Ты хочешь сказать, что эти каракули намного старше самого Ро-Атабри?

— Мне так кажется, принц.

— Ты ошибаешься. Скорее всего, эта пещера — подземное убежище. Во время одной из гражданских войн здесь прятались какие-нибудь трусы… — Леддравор не докончил фразы, хмыкнул, пожал плечами и продолжил: — Не трясись, Маракайн, я не собираюсь тебя наказывать. Мой отец, который откуда-то узнал об этой вонючей дыре, распорядился тщательно скопировать рисунки. Как, по-твоему, сколько на это понадобится времени?

Лейн прикинул.

— Четверо хороших рисовальщиков управятся за день, принц.

— Организуй. Не понимаю, кому какое дело до всяких там рисунков? Большую часть населения уничтожила чума, оставшиеся готовы взбунтоваться, даже в армии началось брожение: солдаты считают, что после того как я улечу, о них некому будет позаботиться. Однако отец озабочен лишь тем, чтобы собственными глазами увидеть эти несчастные каракули! Почему, Маракайн, ну почему?