Новый Мир. № 3, 2000 - Журнал «Новый мир»

Вот и мологжане — переселенцы с затопленной Мологи — шебутные ребята: тоже кулачатся, утверждают себя на улицах, перевозе, танцах в Петровском парке. «Разгулялася Молога, и в кармане молоток». Но верх держат ершовские — в родном доме, наверно, стены помогают.

…Уличные песни. Сколько слышим их от больших и, подражая, распеваем. При всей нецензурщине, уголовно-тюремной «романтике» им не откажешь в известной образности, пусть и грубо-вульгарной: «Вот мчится пара по рубахе, по грязной, ситцевой, худой. Блоха тихонько напевала, а вошь качала головой». В моей мальчишеской голове какая-то чуднбая мешанина из полублатных слов, выражений, куплетов и языка сказок, художественной литературы.

Родимая Старо-Ершовская! Сколько воды утекло, но живешь ты в душе моей. Отчетливо вижу тебя: деревянную, с разноцветными резными наличниками, нестройными рядками крыш и дворов, с гладиолусами и астрами в палисадах. Не забыть наши нехитрые забавы: весной — ловлю майских жуков, игру на припеке в «стукана» и «пристанок», лапту-вышибаловку; летом — первые дождевые желтопенистые лужи, по которым мы, закатав штанины, а кто и в трусах, сляндаем, сверкая пятками. Слышу коровье мычанье, звон подойников, разудалые гармонные переливы в шумные праздники. Помню хулиганистых ребят, бойких и горделивых девчат, языкастых востроглазых старух, щедрых на подзатыльники внукам-неслухам.

Улица — школа. Просто так, незаметно, украдкой по ней не пройдешь. Все равно люди увидят тебя, окинут взглядом с ног до головы и сразу определят: хорошо идешь или что-то непутевое у тебя за душой. По глазам узнает улица, какой у тебя настрой. Ты перед ней, как перед родной матерью, — весь на виду. Если честен, улица порадуется за тебя. Если подрастерял честь и совесть — строго осудит, окатит недоверием, а то и совсем отвернется — не в радость жизнь станет.

…Я родился в семье врачей. Их судьбы — капелька в народном океане слез, горя и мытарств, отражающая исковерканные, изничтоженные жизни миллионов провинциальных интеллигентов ленинско-сталинским молохом коммунистического эксперимента.

Отец, Павел Михайлович Битюцкий, был дантистом — зубным врачом, очень известным в Рыбинске. Старше мамы на двадцать лет, он, сорокалетний специалист, воспринял Октябрьский переворот с устоявшимися монархическими взглядами, хотя и не без кадетства. С 1915 года действительный член Рыбинского научного общества, где активно работает под началом А. А. Золотарева; возглавляя Евгеническую комиссию, выступает с разнообразными докладами: «Чахотка легких в связи с запущенностью полости рта» (1920), «О семейных вечерах — Рыбинском рукописном журнале 60-х гг.» (1922), «О рыбинских силачах» (1928), резюмирует статью Лурье «Рак как социально-биологическая проблема» (1928).

Практическая деятельность Евгенической комиссии сосредоточивалась тогда главным образом на собирании сведений о местных долгожителях и фотографий. Были завязаны сношения с Международной федерацией евгенических организаций по вопросу о скрещивающихся расах; предприняты некоторые шаги к изучению наследственных раковых заболеваний.

Мой дед, Михаил Алексеевич, незаконнорожденный сын графа Битюцкого, воспитывался в приюте. Окончил фельдшерскую школу и был единственным медиком на всю Пошехонию.

Отец родился в 1876 году. Был дважды женат. От первого брака, с Агнией Митрофановной, урожденной Солонцевой, родились: Михаил (погиб в Великую Отечественную войну), Татьяна (1904), Владислав (1908), София (1909, умерла в младенчестве), Евгений (1913). Фамилия Солонцевых в Рыбинске известная: отцов тесть, Митрофан Солонцев, служил дьяконом в Спасо-Преображенском соборе. В 1879 году издал книгу «Рыбинские соборные храмы и святыни их». Брак был недолгим. В 1913 году Агния Митрофановна умирает. После двадцатилетнего вдовства отец женится вторично — на маме. Она работает в Рыбинске невропатологом. Родителей в городе знают многие. Поэтому они решают ехать на пароходе венчаться в Нижний Новгород: береженого Бог бережет — тяжелый антицерковный маховик набирает в Эсэсэсэрии обороты.

Жизнь в семье — это для отца праздник, один из счастливых и кратких межссыльных периодов.

В Рыбинске он начал практиковать еще до 1917 года. В городе около десятка первоклассных дантистов. Каждый держит свою марку, работает на совесть. Иначе нельзя — конкуренция. Вот «объявления» отца в «Рыбинской газете» 1913 года: «Зубоврачебный кабинет П. М. Битюцкого, Крестовая, дом Е. Е. Эльтековой. Лечение. Пломбирование, удаление зубов и вставление искусственных. Прием: с 10 ч. утра до 2 часов и с 3–6 дня. По праздникам с 10 ч. до 2 ч.».

Прирожденный балагур и юморист, он вешает на стену приемной шутливое изречение «Береги челюсть смолоду»; первым в городе открывает бесплатный зубоврачебный кабинет. Работает только специально заказанным в Германии инструментом. У меня до сих пор перед глазами педальная бормашина и зеленый кованый сундучок, а там круглые зеркальца на длинной ручке, крючки, блестящие тяжелые щипцы с шершавой насечкой на ручках, «козьи ножки», шприцы, ампулы, толстые брусочки из зеркального стекла. Отец любил свое дело, работал виртуозно, азартно, умел «заговорить зубы»: не успеет пациент опомниться, а зуб уже вытащен.

Отец… Я смутно помню его, больше — по фотографиям да рассказам мамы и знакомых. А их у отца было великое множество. Все сходились в одном: Павел Михайлович — великий труженик, образцовый семьянин, правдолюб.

Помню пышные усы, сильные руки. Помню, как сажал к себе на колени, потряхивая и приговаривая: «Поехали с орехами! По гладенькой дорожке, по гладенькой дорожке, по камешкам, по камешкам, по кочкам, по кочкам в ямку — бух!» Я визжу, папа смеется, мама просит нас уняться. Помню: «милый мальчик» — ко мне, «моя голубка» — к маме. Помню любимую его песню: «Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет, ты постой, постой, красавица моя, дозволь наглядеться, радость, на тебя». Под красавицей и радостью я, слушая, разумел маму, а наглядеться на нее отцу и впрямь было некогда: его все время не было дома.

Это уж потом, когда я подрос, мама под большим секретом поведала мне, что отец «враг народа». «Только заклинаю тебя, ради Бога, никому ни слова». На мой вопрос: «А что он сделал?» — мама отвечает: «В том-то и дело, что ничего. За язык свой болтливый и прямодушие. Сколько просила придержать его. Нет! Как только едем на перевозе, возмущается, собирает вокруг. Я с ним и ездить-то уж перестала — боюсь!» — «И в последний раз за язык?» — «Опять за него». — «А как?» — не унимаюсь я. «Тащил зуб в поликлинике. Щипцы сорвались и обломились. Вгорячах швырк их на пол: а, черт, советский инструмент! А пациент-то оказался сексотом».

Соседка-учительница Кошелева несет про отца всякое. Мне хочется выкрикнуть: «Лгунья! Я знаю про отца правду». Но молчу, помню наказ мамы.

Ратоборец за справедливость, отец все время томится в ссылках: сначала на Севере, потом в Сибири. А в мае 1940 года его, шестидесятичетырехлетнего, осуждают на 10 лет. Статья все та же — 58/10-11, антисоветская агитация. Власти «гуманны»: определяют неподалеку, в Переборы — Волголаг.

Мама вспоминала: «Приехали ночью. Трое. Молодые. В серых габардиновых костюмах. „Гражданин Битюцкий, в доме золото, оружие есть?“ — „Золота нет, а оружие вон там висит, забирайте“, — и показывает на мою игрушечную саблю и ружье. „Вы нас не морочьте! За такие штучки!..“»

А по Заволжью арестовывают все новых и новых «врагов». Люди молчат и шушукаются, шушукаются и молчат.

В конце нашей Индустриальной улицы детский дом имени 1-го Мая. Зимой 1938 года сюда привозят спецгруппу из тринадцати детей — их родители «враги народа». Среди ребят будущий детский писатель Иосиф Дик. Через много-много лет на встрече детдомовцев он прочитает леденящие сердце строки об этих жутких годах:

Нас сплотило несчастье.Много лет пронеслось.Но нам время не заститТо, что в детстве стряслось:Обыск, ночью аресты —Дважды в каждой семье.Где отец — неизвестно,Мать — в Бутырской тюрьме.Детприемник, охрана.Фото в профиль и в фас.Оттиск пальцев… Ну прямоКак преступников нас,Еще тепленьких, взяли,Под конвоем везли.В город Рыбинск сослали,А и дальше б могли…

Весточки отца из неволи. (Письма — по А. И. Герцену — больше чем воспоминания: на них запеклась кровь событий, это — само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное.) Вот каким предстает в них отец.

Маме из КПЗ (камеры предварительного заключения) — за месяц до моего рождения.

«14.8.35.

…Заботься о себе, мне здесь очень хорошо. Последнее твое посещение произвело на меня чарующее впечатление. Ты была весело настроена, и не было заметно грусти, я ожил и безусловно верю в нормальные роды.