Новый Мир. № 3, 2000 - Журнал «Новый мир»

Я спросила его про холмики вдоль полотна на пути в Дубну. Он работал на канале.

Рассказ Алексея Федоровича Черепанина,

1898 года, уроженца деревни Цыганово, Савеловского уезда, недалеко от Кимр

— Да, канальцев тогда тут много было… Ох и мерли же они здесь! Я обходчиком был, иду по своему пути и считаю палкой: раз, два, три — шесть могилок насчитал. Идет наш лесник: «Ты что, — говорит, — считаешь?» — «Да вот, — говорю, — с прошлого раза-то — шесть могилок!» (— А часто ли вы обходили? — Да раз в 2–3 недели.) А он говорит: «Тебе бы на „28-й трактор“ к нам — так там бы ты их и двести насчитал!» А это у них там участки так назывались, там лес пилили те же канальцы.

…Где умер — там его и зарывали. Высокие холмики были — вот так с метр. Но все равно сравнивались потом — никто же больше их не касался, не убирал… А дорога-то наша шла совсем близко от канала — вот так, — (показывает метров 15–20). — Тут их могилки и были.

Да я еще когда только приехал, у нас склад был инвентаря, я вышел из него — смотрю, вокруг склада прямо холмики. «Что это?» — «Что? Могилы — вот что».

— А вот когда едешь к вам на поезде — между станциями вдоль полотна холмики?..

— Да-да, правильно — это все они и строили — «Запрудье», «Соревнование» и «Темпы». А больше тут вокруг и нет ничего — это все их руками.

(…И все это — на фоне прекрасной, холодной, продуваемой ветром с Волги золотой осени. На эту картину, так сказать, так солнце светило.)

10 ноября. Дубна (после моей лекции у физиков)

Дубнинские истории

Когда еще перед войной на левом берегу Волги (напротив Дубны) стали строить авиазавод, — его спроектировали непосредственно на месте кладбища зеков (на самом деле не кладбище, наверно, а просто — место захоронения). И рабочие будто бы отказались рыть фундамент по костям. И тогда пригнали на эту работу тех же зеков.

Берия присутствовал на испытании первой нашей бомбы. Когда она благополучно взорвалась, он повернулся к стоящему рядом Курчатову…

Я: — И сказал: «Чтó мои лагеря!..»

Физики добродушно посмеялись. Рассказчик, ученик Д. Д. Блохинцева, продолжал:

— Нет, он сказал, что, мол, молодцы, пообещал Героя. А потом, уже после XX съезда, Хрущев сказал Курчатову, что видел уже заготовленные перед испытаниями документы — на случай неудачи, — где были уже обозначены срока посадки для каждого…

Когда заработала первая атомная электростанция, рассказывают непосредственно со слов Блохинцева, тут же на испытаниях спросили: кому давать Героя? Замешкались; не сразу сообразишь — кому. Тогда спросили:

— Ну, в случае неудачи — кого бы расстреляли?

— А-а! Так ясно кого — вот этого, этого и того.

Тогда дело сразу пошло споро: по длине срока, который получил бы тот или иной участник работы (срок, видимо, выводился быстро, дружно и однозначно), быстро «разбросали» ордена…

Когда в 1954, кажется, году организовался в Дубне Международный институт, пришли к начальнику в некой инстанции и сказали:

— Нужно нам получить юридическое обоснование правового статуса такого института.

А тот ответил:

— Да не надо никакого статуса! Все равно вас через два-три года всех пересажают — какой тут статус!

И, махнув рукой, не стал этим заниматься. Так до сих пор институт работает без всякого статуса.

Когда недавно приехал к ним выступать Натан Эйдельман и поинтересовался у устроителя, насколько свободно он все-таки может публично говорить, тот ответил гордо:

— Говорите вполне свободно — здесь у всех очень хорошая зарплата!

(Редакция планирует продолжить публикацию записей М. Чудаковой

в одном из номеров текущего года.)

Продолжение. Начало см. «Новый мир», № 1 с. г.

Кирилл Градусов

Заволжье

Записки посадского жителя

Человек, как известно, должен исполнить за свою жизнь четыре дела: построить дом, посадить дерево, воспитать сына. А еще — написать книгу. Книга суть нравственный отчет — необходимое условие, при котором от отца к сыну, от деда к внукам передается сознание фамильной чести и обязанность хранить эту честь незапятнанной. А мне еще хочется воссоздать отдельные эпизоды, картины, сцены семейного, заволжского быта, малой моей родины.

Только берегись, сказано в Библии, и тщательней храни душу твою, чтобы тебе не забыть тех дел, которые видели глаза твои, и чтобы они не выходили из сердца твоего во все дни жизни твоей, и поведай о них сынам твоим и сынам сынов твоих. И еще: про отцов помнить от века завещано.

Где родился, там и пригодился. Я не только «гожусь», но и горжусь Рыбной, как любовно называли в старину Рыбинск — обычную российскую глубинку с необычной исторической судьбой «бурлацкой столицы».

Есть за Волгой перекресток улиц Индустриальной и Старо-Ершовской, а на нем домишко-присядыш под драночной крышей — гнездо мое родное. Там в детстве я чуть не потерял маму.

Сорок третий год, март, разгар войны, похоронки с фронта. И еще беда — с «Контролером»: пароходик такой ходит через Волгу, узкий, кувырчатый, с крышей позади рубки. И в тихую-то погоду — стбоит народу побольше насесть — переваливается, как утка, с боку на бок. Время военное, дисциплина сталинская. Люди боятся опоздать: первое опоздание — 6 по 25, то есть полгода высчитывают из заработка по 25 процентов. Второе — судят от года до двух. За прогул — с ходу паяют пятеру: пять лет заключения. А в то утро, серое, холодное, ветреное, мама нервничает. Ей к восьми. Запаздывает, уходит. Примерно через час возвращается. Бледная, с трясущимися губами. Не раздеваясь, садится в кухоньке на табурет, прислоняется к печке. Закрывает глаза, причитает: «Господи, Господи», молчит. Наконец, отдышавшись, рассказывает:

«„Контролер“ ведь перевернулся! На моих глазах. А я-то, дура, расстраиваюсь на пристани: вот не успела, перед самым носом шлагбаум закрыли. Опять неприятность будет на службе. И вдруг на моих глазах.

…На пароходе черно от народа, а люди бегут и бегут по мосткам, скользят, матерятся, просят: „Подожди!“, перелезают через перила, втискиваются. Чальщик кричит капитану: „Давай, Сережа, отваливай!“ Сережа, видно, с похмелья, замешкался. Свисток. Только дал задний ход, а тут сильный порыв ветра под крышу. Гляжу, „Контролер“ медленно так зарывается носом в воду. Паника. Давка. Из трюма напирают, верхние не пускают. Прыгают за борт, цепляются друг за друга. Крик, визг. А ветер пронизывающий».

Я с мальчишками бегу к перевозу. От «Контролера» только одна труба над водою рядом у пристани. На берегу милиция, нас шугают.

Утопленников вытаскивали целую неделю. Кладут вдоль берега — от перевоза до магазина, все взрослые. И среди них девочка лет шести, красные варежки на веревочке из рукавов. По берегу ходят родственники, своих ищут. Найдя, бросаются на трупы, целуют, обнимают, крестят, кричат-плачут. Над Заволжьем стон.

Тише, ветры, не шумите,

Наших дочек не будите.

Под тяжелым крестом

Спят крепким сном

Нина Коровина,

Нина Попова,

Маруся Сухова.

Погибли в волнах.

11 марта 1943 года.

Бесхитростные строки на одном из памятников Кипячевского кладбища за Волгой посейчас напоминают о жуткой драме в то промозглое военное утро, а среди заволжан еще долго гуляла песня на мотив «Раскинулось море широко»:

Когда водолазы в каюты спустились,То новость они принесли,Что люди в них в жуткую кучу столпились,Друг к другу они приросли.Крики и вопли повисли над Волгой —Ведь каждый спешил по делам.Не чуяли люди, что жить уж недолго,Что смерть поджидает их там.

…Старо-Ершовская. Здесь когда-то была деревня Старый Ерш. А имя свое она получила от ручья Ерш, ныне почти пересохшего. Самый что ни на есть центр дачной местности: песчаные почвы. Целебный воздух. И названия соответствующие: Заречная улица, Песочный переулок, Сосновый переулок.

На взгорке Соснового переулка — наискосок от двухэтажного особняка купцов Калошиных — у отца была дача. Сохранилась купчая на нее: «Продажа личным почетным гражданином Леонтием Лукичом Попёновым дантисту Павлу Михайловичу Битюцкому двух участков земли при деревне Ерш по плану, составленному землемером Архаровым 20 апреля 1904 года, № 37,58, 674,5 квадратных сажени за 100 рублей».

После 1917 года дачу реквизировали.

Вверх по Волге — село Петровское, вниз — село Александровское, а между ними — напротив Спасо-Преображенского собора — Старый Ерш. Изначальное Заволжье.

Уж так на Руси ведется: переезжающие в город должны в драках заявить о себе, «заработать» авторитет. В каждой местности по-своему. Москва, значит, бьет с носка. А у нас в Рыбне — поддых. Схлестнутся, бывало, ершовские с городскими. В Крещенье — на льду, в Троицу — на лодках посередь Волги. Но завсегда по правилам: тяжелого в руку не брать, до смерти не бить. Не то что нынче.