Колыбельная белых пираний - Екатерина Алексеевна Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Помню. Только с тех пор столько лет прошло, что уже нет в живых ни Федора Витальевича, ни папы, ни мамы.
– А телевизор остался. Ну и что из того, что только один канал? Тем лучше. Все равно ничего интересного не показывают.
И Вера с каждым годом все больше роднилась с этим неуклюжим домом, обросшим ненужными вещами. Вещи казались на первый взгляд тяжелыми, громоздкими, но по своей сути, в глубине себя, они были совершенно невесомыми, не привязанными к земле, к бытовой суетливости, к материальной практической полезности. И эта воздушная, эфирная неустроенность прорастала внутри Веры, опутывала сердце длинными цепкими корнями. И другого, удобного дома было не надо.
Но все-таки однажды с домом пришлось распрощаться.
После смерти тети Лиды резко постаревший и ослабший дядя Коля начал свой постепенный переезд к двоюродной сестре. Переезд протекал мучительно, тягостно, то и дело подвергался сомнениям, приостанавливался и в итоге затянулся на целых семь лет. Лишь когда здоровья не осталось почти совсем, дядя Коля покинул дом окончательно.
Вера и сама в последующие годы приезжала на дачу крайне редко.
Во-первых, быть там без тети Лиды оказалось невыносимо тяжело. Нутро дома, несмотря на нетронутую, ни на сантиметр не потревоженную обстановку, словно опустело, лишилось значительной части живой души.
А во-вторых, мама стала все неохотнее отпускать Веру из города, поскольку пришла пора серьезно подумать о поступлении в институт, вместо того чтобы бесцельно шататься по лесам и болотам.
Мамина квартира, в ту пору уже отремонтированная, сверкающая белизной, обставленная с безупречным вкусом, так и не стала своей. В Верином сознании по-прежнему только нелепые бесполезные вещи из дачного дома тети Лиды и дяди Коли срастались во что-то целое, единое и родное. Несмотря на всю свою разносортность, они словно были проникнуты общим душевным теплом, скреплены одной и той же бесплотной сущностью. А предметы дизайнерской, созданной для удобства мебели из материнской квартиры никак не хотели соединяться в единый интерьер. Все казались неприкаянными, взятыми из разных, совершенно чужих домов и временно составленными вместе.
И Вера ощущала себя бесприютной, нигде основательно не поселенной, будто равномерно размазанной по всему городскому пространству. Мир словно потерял географический центр, и все вокруг развалилось на одинаково окраинные части.
Когда Вера поступила в медицинский, мама сняла для нее отдельную квартиру. Далеко не дизайнерскую, но вполне опрятную светлую студию. Чтобы Вера привыкала к самостоятельной жизни. Новое жилище тоже долгое время оставалось абсолютно отчужденным, обездушенно стылым. И лишь когда Вера перевезла в него красно-белесый диван, среди холодной пустоты появилась капля прежнего глубинного тепла. Но все же этой капли для создания своего дома не хватило. Диван стоял обособленно, напоминая о ласковом неспешном времени, о тете Лиде, о лесных прогулках, и совсем не желая срастаться с остальными предметами обстановки.
Однако спустя несколько лет, уже после Вериной свадьбы, диван перекочевал в квартиру Кирилла. Вместе с Верой. И там он как будто прижился, прирос невидимыми корнями оставшейся в нем от прежних времен души. Словно его пересадили в идеально подходящую почву. Новая квартира всегда была до краев наполнена успокоительным, ненавязчивым уютом. Казалось, будто крошечные солнечные цветки, которыми зарастала Верина душа от теплоты Кирилла, росли здесь повсюду. Пробивались сквозь дощечки паркета, книжные полки, плитки настенного кафеля, ящики комода. А как только в гостиной появился диван, тут же плотно обступили его своей мягкой лучистой желтизной. Приняли на своей земле.
И спустя какое-то время Вера вновь обрела свой дом, собственный центр окружающего пространства. Дома все было спокойно, умиротворенно, по вечерам в гостиной убаюкивающе струился голос Кирилла, приятно теплел абрикосовый абажур. И даже мысли о пираньях и колыбельных пациентах как будто немного отступали, ослабляли непрерывную болезненную хватку.
А теперь этот новый дом как будто отталкивает Веру. Это всего лишь проблема с ключом. Не более того.
Но в собственные успокоительные слова почему-то не верится. Она поднимает ключ и еще несколько раз безуспешно пытается просунуть его в замок. Металлическая рыбина вновь выскальзывает из пальцев и с оглушительным звоном падает на пол.
Придется ждать возвращения Кирилла.
Отчаявшись, Вера садится на лестничный подоконник. Прислоняется виском к оконному стеклу, цедящему, словно марля, замутневший предвечерний свет.
Всего лишь полгода назад Вера окончательно потеряла свой первый дом.
При жизни дядя Коля категорически отказывался что-либо делать с оставленной дачей. И запрещал другим. Неприкосновенный дом все больше разрушался, храня в себе привычную сущность вещей. Но не оседал, не приближался, разбухая и тяжелея, к сырой всепоглощающей земле, а, наоборот, как будто легчал, еще больше прореживался, наполнялся воздухом. Постепенно распадаясь на невидимые глазу частицы, рассеиваясь по ветру, он словно окончательно прощался со своей осязаемой, материальной формой.
А зимой этого года, сразу после дядиколиной смерти, мама занялась продажей участка.
– Дом, разумеется, под снос, но земля-то хорошая, и от города всего полчаса, так что покупатели всяко найдутся, – равнодушно сказала она.
И покупатели действительно нашлись, причем довольно быстро.
Вера возразить не могла: по документам дача отходила маме. Да и веских, серьезных аргументов против продажи участка у нее не было. Пришлось промолчать, заперев свое мучительно жаркое, нарывающее несогласие глубоко внутри. Но эта вынужденная немота больно сдавливала горло и блестела в глазах бессильными непрорвавшимися слезами.
– Да ладно тебе, Веронька, ну что ты, – утешал ее Кирилл. – Ну разве ты планировала что-то с этим домом делать? Жить там? Ты ведь даже о ремонте никогда не заговаривала, за столько-то лет. Ну так зачем он будет стоять пустым и гнить?
Ответить было нечего. Вера и правда не думала о ремонте и переезжать в пустующий, холодный, неуклонно распадающийся дом не собиралась. Как и дяде Коле, ей просто отчаянно, по-детски упрямо хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему, на своих местах. Чтобы ничего из старой жизни не исчезало и продолжало существовать в неизменном виде – пусть даже не рядом, не вокруг, а отдельно, за пределами повседневности.
В конце весны Вера съездила один раз в садоводство. И обнаружила, что от прежнего садоводческого мира осталась лишь крошечная подгнившая сердцевинка – словно яблочный огрызок. Пара темных покосившихся домиков с разбитыми верандными стеклами. А вокруг пышно расцветал коттеджный поселок – яркий, сочный, полновесный. На бывшем участке тети Лиды и дяди Коли тоже, судя по всему, рождался новый крепкий коттедж – вместо снесенного ветхого домика. И внутри этого
