Дракон Золотого Pуна - Александр Башибузук

Ввел шебеку в бухту лично. И кажется справился… ну… почти. Потом, едва дождавшись когда приведут лошадок, вскочил на Родена и карьером понесся домой. Влетел на замковый двор и с облегчением сердца узрел свою ненаглядную, со вкусом распекавшую челядь. Ну, слава Богу…

— Господин барон… — Матильда узрев муженька чувственно ахнула, покачнулась, но мгновенно выправившись присела в церемонном книксене.

— Госпожа Матильда… — я повинуясь ее требовательному взгляду, со скрежетом зубовным, тоже изобразил для слуг господскую церемонию, а потом подхватив женушку под локоток потащил ее в замок.

— Надолго? — скрывшись с глаз слуг Матильда прильнула ко мне и дала волю чувствам.

Ну, как водится: слезы, вздохи и все такое. В общем, стандарт.

— На пару дней. Где они?

— Да вот же, — Матильда распахнула дверь и продемонстрировала двух дородных кормилиц державших у груди два запакованных свертка.

— Сама не кормишь?

— Перед сном, — кокетливо улыбнулась супружница. — Прожорливые страсть, на целый день у меня молока не хватает.

— Это хорошо… — я выхватил у перепуганной насмерть кормилицы младенца и мгновенно сунул его обратно. Дочурка отнятая от груди сотрясла комнату возмущенным воплем. И сразу же ее поддержала вторая, залившаяся плачем в знак солидарности с сестричкой. Ух ты…

— Пусть доедят, — Матильда настойчиво взяла меня за локоть и потянула из комнаты. — Успеете господин барон наиграться.

— Это едва ли…

Что дальше? Конечно спальня. Знаете… раньше не верил, что так бывает. Много у меня женщин было. И разные: ослепительно красивые, чувственно страстные и прочие, на первый взляд, превосходившие своими достоинствами Матильду, а все же, получается, страсть к ней не пропала. Даже наоборот. Так что, к делам, я приступил очень не скоро. Но пришлось…

— В замке люди новые появились?

— В смысле? — Матильда игриво водила пальчиком по моей груди.

— В смысле новые. Гости, новые слуги и так далее.

— Вроде нет, — недоуменно пожала плечиками девушка. — Хотя…

— Что, хотя?

— Ну…

— Говори женщина.

— Милый… — Матильда покраснела. — Мы в грехе живем… ну… вот я в искупление и устроила обитель для паломников. Но она пустует — не закончили ремонт пока.

— Это ладно, только что бы ни один из паломников в замке не появлялся — увижу повешу. Слуги новые есть?

— Слуг нет, а вот кондитера я из Антверпена выписала. Сегодня как раз прибыл. Обещался на вечер удивить. А жену его, я помощницей кастелянши определила. А что?

— Черт!!! — я принялся лихорадочно одеваться.

— Не гневи Господа! — испуганно пискнула Матильда. — Да в чем дело?

— Потом… — я выскочил за дверь и в сопровождении стражников понесся в поварскую.

Лысый как яйцо, усатый как Чапаев, толстенький мужичонка, что‑то напевая колдовал над здоровенным пирогом. Узрев меня ойкнул и перецепившись за табурет грохнулся на пол. Два поваренка взбивавших крем мигом спрятались под стол.

— Кто такой?

— К — карл… — мужичек с ужасом следил за кончиком обнаженной эспады. — К — кондитер с… с р — рекомендациями…

— Кондитер говоришь? — я вздернул его за передник на ноги. — Что готовишь кондитер?

— П — пирог с м — марципанами и льежским с — суфле… — у толстячка от ужаса зуб на зуб не попадал. — И п — пирожные, а ля Венерон…

Отравитель! На лице, у урода, все написано! Порублю нечисть! Я почти ничего не соображая от гнева хотел на месте порешить кондитера, но потом, неимоверным усилием воли взял себя в руки. М — да, совсем нервы ни к черту. Впрочем, оно и не мудрено… после стольких покушений на свою драгоценную личность и кота домашнего станешь подозревать.

— Ешь!

— Ч‑что?..

— Все.

— Д — дык оно не г — готово…

— Жри говорю, — я ударом эспады разрубил пирог пополам. — Ешь говорю! И пирожные тоже.

Кондитер обливаясь слезами стал давится тестом. Старательно так пихал себе в рот, с желанием. Неужели я ошибся? М — дя…

— Хватит. А теперь берите этого голубя и в подвал. Жену его тоже.

— За что!!! — взвыл толстячек.

— Еще не знаю, — подсказал я ему. — А если узнаю, то на костер пойдете. Хорст!

— Что прикажете ваша милость? — рядом мгновенно нарисовался обер — аудитор.

— Проведи дознание. Кто, зачем, откуда рекомендации — в общем, все. Без насилия пока, но с пристрастием.

— Будет сделано! — сухое личико Хорста Дьюля преисполнилось рвением. — А причина?

— На причастность, к покушению на мою личность. Выполнять.

— Как изволите.

— Остальные за мной… — я отправился в свой кабинет. За мной, внутренне трепеща отправились успевшие сбежаться соратники.

Ну да, согласен. Погорячился малость. Но в таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Надо менять к чертовой матери всю систему охраны в замке. И вводить этих… как их там… дегустаторов еды, мать их за ногу.

Отчет соратников затянулся до позднего вечера. Особенно порадовали инженеры, в соавторстве с Пелегрини доведшие все‑таки до ума бомбический единорог. Да и остальные старались. Хозяйство во владении оказалось в образцовом порядке. Но все охватить, естественно не успел, так, самые вершки — основательно уже завтра займусь.

Доложился Хорст, с выводами о том, что толстячок кондитер скорее всего никакими пакостными умыслами не обладал. Оказался, действительно, довольно известным в своей среде кондитером, причем его ко мне отправил и отрекомендовал сам бурмистр Антверпена. Самуил исследовав стряпню несчастного тоже не нашел каких либо следов яда. Оных, так же, не нашли и среди личных вещей кулинара. М — да… промашка вышла. Ну и ладно, накину серебрушку к жалованию и пусть кашеварит дальше. Под присмотром конечно…

Ну и пили естественно. А как же без этого? Хозяин вернулся — радость‑то какая. Но особенно разгуляться не получилось, прибыл взмыленный гонец и предал письмо от кардинала де Бургоня. Его высокопреосвященство, полу — просил, полу — приказывал, немедленно явится к нему. И откуда только, зараза, узнал, что я прибыл? Ну что? Похоже, пришло время расплачиваться за церковные милости. Да и ладно…

Но это уже завтра, а вернее послезавтра — раньше, я в Антверпен никак не попаду. А из него отправлюсь сразу в Гент, ибо категорически не успеваю.

Так и случилось. Второй день пребывания в баронии пролетел как минута. Я проникся положением хозяина и провел тщательную инспекцию всех служб. Ибо восторженные реляции — это одно, а личное впечатление — это другое. Ну и навешал люлей за нерадение о господском хозяйстве. Но больше для проформы, так как людишки действительно старались.

Наконец принял работу от семейства ван Акенов. Это те самые, отпрыском которых является Иероним Босх.

Ян ван Акен, степенный длиннобородый старичок, по праву главы семейства, лично презентовал росписи. Ну что я могу сказать? Круто до мурашек в спине! Художники, так поиграли с тенями, что изображения казались реально живыми. Мало того, даже меня, человека в общем‑то атеистического, роспись приводила в священный трепет и навеивала религиозную восторженность. Но не везде, господскую спальню художники расписали довольно игриво: резвящиеся нимфы, пастушки и всякие разные сатиры, так что мысли в ней, были далеки от религиозного трепета. Что весьма странно, живопись сейчас подобные вольности не допускает.

Над моим кабинетом работал как раз Ерун, так пока зовут будущего гения живописи Иеронима Босха. Постарался — так постарался малец. Что у него творится в голове — я не знаю, вряд ли все в порядке, но смотрится шикарно — сплошной 'адъ и зубовный скрежет'. Страшновато и торжественно — посетители вполне могут впасть в религиозный экстаз, совмещенный с непроизвольным опорожнением мочевого пузыря. А если добавить в комплект к внешним эффектам средневекового барона — самодура и злостного мракобеса, то вообще…

Кстати, очень похоже на знаменитый его триптих* 'Сад земных наслаждений'. Но не он… Что вполне понятно, творческие личности — они такие, никогда не предугадаешь, что им в голову взбредет. К тому же, кажется, он сей шедевр гораздо позже наваял.

А вообще, я доволен. Очень. Поэтому расплатился щедро и ангажировал Еруна на роспись замковой часовни. Когда достроят оную. И на прочее — не успокоюсь пока все мое хозяйство не оформит.

Затем удивил Фиораванти. Почтенный архитектор, после презентации творчества, то есть, почти законченных маяка и бастиона в бухте, преисполнился торжественности и попросил разрешения…

— Монсеньор… — поклону итальянца мог позавидовать любой придворный. — Я намерен сообщить вам весьма радостную новость и просить благословления.

Мы находились в процессе испытания единорога, вернее, в процессе поглощения запеченного барашка в перерыве между испытанием, и я сразу не понял чего хочет архитектор.