Черный Пеликан - Вадим Бабенко

«Ну вот видите, – снова заговорил Гиббс, – может он его уже и видел. А не видел, так мы завтра поищем как следует – уж непременно найдем, если он там».

«А что за место-то?» – спросил я нарочито-небрежно. «Место-то? – в тон мне переспросил Гиббс. – Место-то известное, Белый Пляж называется. Там у нас колониями живут, все больше из приезжих – добровольцы, осваивающие приокеанское пространство. Их сначала приманивают только, да вербуют на год, ну а многие и еще остаются – жизнь-то здесь своеобразная, может и понравиться, если привыкнуть. Да и платят им неплохо… – Гиббс зевнул. – В общем, завтра сами увидите. А сейчас, я думаю, уже и на боковую пора», – он стал шумно вставать из-за стола, и все остальные тоже зашевелились, будто с уходом Гиббса вечер терял свое содержание, и не оставалось ничего, кроме как последовать его примеру.

Глава 14

Я лежал без сна, закинув руки за голову, и ждал Стеллу. Cеверный ветер, пробиравший до костей, перешел в западный и свистел теперь на другой ноте, небо стало ясным, показались звезды, лишь кое-где прикрытые обрывками побежденных туч. Луна тяжело нависала над волнами, освещая берег неверным светом и позволяя видеть очертания вещей в темноте спальни. Повсюду залегли тени – даже самые незначимые предметы отбрасывали их в избытке, будто получив в эту ночь право потягаться в еще одном измерении, где все равны изначально, и видимое днем не играет роли. Шорохи, что прятались в доме, словно очнулись от спячки, предчувствуя скорое исчезновение незваных гостей, и устроили перекличку, которой не могли помешать ни шум прибоя, ни завывание ветра. Тесный комнатный мир оказался вдруг безграничен, открыт для любых тайн, что оживали во множестве, без оглядки, не желая знать, что наступит утро и отрезвит, оставив лишь каркасы и сморщенные покровы, которым не придать объема, так что лучше вовсе о них забыть, как о случайном капризе, кончившемся ничем.

Время шло, я слушал звуки и гадал, почему Стеллы нет так долго, но вот наконец скрипнула дверь, и я узнал ее по легким шагам. Пришла, не обманула, подумал я, хорошо, что ей можно верить – ведь больше, наверное, некому… Через мгновение я уже чувствовал Стеллу рядом с собой. Сильная и гибкая, она знала, что ей нужно, лучше меня. Ее тело привыкало ко мне быстрее моего, оно уверенно находило путь в лабиринте, и я следовал за ним, стараясь не отстать и не потеряться. Ее пальцы переплетались с моими, руки обвивали мою шею, притягивая, или упирались в грудь, отталкивая с неискренней силой, везде был ее аромат – аромат нетерпения и бесстыдства, так что и сам я становился нетерпелив и не знал стыда. Лицо ее было строго-серьезно в холодном свете, глаза закрыты, губы плотно сжаты. Она не говорила ни слова, только вздыхала порывисто и глухо постанывала, когда ее сотрясали судороги, а потом лежала, откинувшись навзничь, все такая же серьезная и будто ушедшая в себя, но уже ставшая ближе на тысячи миль, хоть и стоило признать, присмотревшись – нет, еще не дотянуться.

Так продолжалось целую вечность, и я был готов молить о пощаде, когда она вдруг успокоилась, открыла глаза и стала смотреть на меня, опершись на локоть, чуть заметно улыбаясь и думая о чем-то своем. Мне хотелось, чтобы она осталась до утра, хотелось проснуться с ней рядом, но я стеснялся сказать об этом, словно выдать какую-то слабость, для которой в нашей истории еще не хватало места. На слова вообще не было сил, и мы долго молчали, разглядывая друг друга с новым интересом, словно перейдя в иное качество и понемногу привыкая к нему.

Стелла заговорила первая. «Ты лучше, чем я думала, – сообщила она мне признательно. – Я спрашивала у Сильвии, с которой ты лег в постель с такой охотой – можно было подумать, у тебя тяга к пожилым – но она ничего не сказала, а я люблю знать заранее».

«Заранее? Зачем? – спросил я, несколько покоробленный ее тоном. – Я вот не люблю знать ничего заранее, гораздо занятнее открыть самому».

«Что открыть – бывает что-то новое? – поинтересовалась Стелла насмешливо. – Или, как там нам говорили, ‘каждый интересен по-своему’ – да? Ну нет, это не для меня – такая скука…» – она повернулась на спину и замолчала, будто задумавшись.

«Понимаю, – сказала она потом, – ты, как и все, считаешь себя центром мира, думая, что да, ты – это ты, не что-нибудь там тусклое и блеклое, каждому должно быть любопытно, что у тебя внутри – ты ведь сам для себя такой особенный внутри. А я для тебя не особенная, я обычная, но знаешь ли ты, какая я для себя?..» В голосе звучала обида, я обнял ее, чтобы утешить, как ребенка, но Стелла отвела мою руку. «Нет, не убеждай меня теперь, не нужно, мне даже лучше так, – сказала она с чуть развязной хрипотцей. – Я сама не хочу знать ни про тебя, ни про остальных, пусть уж будет баш на баш. Лишь одно забавно: наблюдать за собою, какая я с другими – даже смешно порой. Вот я и наблюдаю, а до них-то мне что за дело… Хоть, конечно, ты – особый случай, – добавила она, улыбнувшись хитро и вновь прижимаясь ко мне, как довольная кошка. – С тобой, должна признаться, все как-то по-другому… И не думай, что я должна это говорить – я могу уйти сейчас и вообще не говорить ничего – но ты меня подкупил чем-то, так что хочется даже заботиться о тебе и оберегать тебя, неумелого, что вообще-то не про меня, я же женщина – вот пусть обо мне и заботятся…»

Мы помолчали. Я хотел думать о ней, но никак не мог подобрать нужный ключик. Ларец не открывался, мысли, как неметкие стрелы, шныряли, не попадая в цель, уносились в пространство и витали где-то вдали. Тогда, в раздражении, я отвлекся на совсем другое и вдруг, сам не зная почему, заговорил о себе и Юлиане, рассказывая Стелле то, чем еще не делился ни с кем, защищая свой секрет от нападок, хоть никто не нападал, проговаривая его вслух, будто желая убедиться, что он существует на самом деле, а не почудился мне, как пыльная оболочка, сделанная из шорохов и лунных теней, внутри которой – пустота. Я говорил, что завтра снова начну действовать наконец, мне быть может повезет, и мы действительно найдем Юлиана на Белом Пляже. Понижая голос, я спрашивал Стеллу, не обманул ли Гиббс, и сам отвечал себе, перебивая, что с Гиббсом мы договоримся рано или поздно, пусть она не волнуется за меня. Я даже вытащил свой кольт и показал ей, сам придя в возбуждение от прохладной стальной тяжести, и Стелла с опаской трогала его своей хрупкой рукой, а потом хотела подержать и прицелиться, но я не дал, сказав, что это не шутка, и она обиделась было, но потом вновь повеселела и попросила воды. Я сунул кольт назад в сумку и пошел на кухню, ощупью пробираясь по коридору и вспугивая клочья темноты, засевшие в углах.

Когда я вернулся, Стелла сидела, завернувшись в одеяло, почти так же, как Сильвия несколько дней назад. Напившись, она, опять же как Сильвия, вдруг заговорила про Гиббса, недовольно хмурясь и страдальчески морща лоб. Слова теперь давались ей с трудом, что было вовсе на нее не похоже, и даже голос сделался мрачен и глух.

«Ненавижу таких, как он, – говорила Стелла, – самоуверенных и строящих из себя невесть что. Все в них апломб – и Гиббс такой, с апломбом, но при этом он всегда знает, что ему нужно от других. Я даже не могу его ослушаться – когда он смотрит, ему так и тянет подчиниться, да и к тому же у него есть ответ на любой вопрос, его не перехитрить. Он будто видит наперед – видит все твои хитрости и заранее к ним готов. Даже когда он ошибается и попадает впросак, ощущение таково, что он знал, что ошибется, и уже имеет – нет, всегда имел – план и на этот случай…»

Стелла изъяснялась невнятно, я не очень ее понимал. Гиббс, утверждала она, бывает будто ясновидящий или что-то вроде того. Он никогда не сомневается, что все выйдет по его правилам, или вовсе не желает думать о каких-то еще правилах, кроме собственных. Если случилась промашка – значит, новое правило наготове, из своего запаса на каждый случай, а если другие думают, что он кругом неправ, то это их, других, дело. Он всегда прав, в этом его главное свойство. Такая вот уверенность, как тут не позавидовать…

«Прямо, как Юлиан», – проговорил я невесело, но потом подумал, что нет, сравнение неправомерно. Даже и близко поставить нельзя – Юлиан не выживет в одиночку, ему нужен мир вокруг, чтобы найти верные ходы, чтобы слиться с ним и раствориться в толпе, а Гиббс… – Где взять толпу похожих на Гиббса? «Нет, мой Юлиан не таков», – сказал я вслух, но Стелла лишь пожала плечами. «Я не знаю твоего Юлиана, – откликнулась она равнодушно, – но Гиббса-то я знаю, и Гиббс тебе не по зубам».

«Я жалею его, – призналась она потом, – мы обе жалеем его по-женски, он одинок куда больше, чем ты, потому что он отважней, чем ты. Но мы и боимся его – никак нельзя не бояться. Он наверное единственный, кто внушает мне страх, потому что он непонятен, я не знаю, чего ждать и на что он способен – то есть я знаю, что он способен на большее и на более страшное, чем я могу себе представить, потому что я не могу себе представить, чтобы я сама пошла туда, куда он однажды пошел – ты понимаешь, о чем я – и все, кого я вижу вокруг, не смогли бы даже подумать о том в здравом уме. Потому что потом, говорят, уже не прикинуться и себя не обмануть, придумывая отговорки – поставят отметку, и все уже будут видеть, какой ты есть. И еще – никто ведь не скажет, что будет с тобой после, как никто не скажет, что будет после смерти, оттого все так страшатся смерти, пусть жизнь не всегда приятна и даже отвратительна чаще всего. А пройдя через это – от чего у него отметина – тоже, думаю, не вернуться назад, и кто знает, что он чувствует теперь, помнит ли, что было до того, или может та его жизнь не существует для него больше, а эта нынешняя куда несчастнее… Я не могу назвать себя счастливой, но вдруг дальше будет хуже – так страшно, когда нельзя повернуть все вспять, сказав про новые земли, куда тебя занесло из любопытства, или про новых людей, с которыми по глупости связался – нет, увольте, мне тут никак, мне с вами не по пути. Потому я никогда не сделаю такого шага, а на тех, кто сделал, мне жутко смотреть, хоть, признаться, к ним всегда влечет – и меня, и всех – и я слушаю его беспрекословно, хоть он неотесан и груб, потому что – пусть страшная тайна, но иногда любопытно до дрожи. Конечно, мне никогда не разгадать, я могу лишь прикидываться, обманывая себя, будто этих, – она хотела выговорить слово, но замялась и не смогла, – ну, их, ты понимаешь, вовсе не существует, будто это придумали, чтобы строить из себя невесть что. И другие, конечно, тоже так хотели бы – прикинуться и поверить – но только обманом ничего не изменишь, особенно когда перед тобой живое напоминание…»