Кремень и зеркало - Джон Краули

от него – сперва всем телом и только в последнюю очередь глазами (как ему подумалось) – и вышла из комнаты; ему хватило осторожности не провожать ее взглядом; он тотчас подхватил нить разговора, шедшего за столом до того, как появились женщины, и никто ничего не заметил. Но как же ему заговорить с ней еще раз и наедине?

Вышло так, что в следующий раз не он заговорил с ней, а она – с ним. И она сама сумела встретиться наедине.

Сэра Патрика Барнуолла, мужа ее сестры Мэри, Хью хорошо знал. Тот был католиком, в отличие от Багеналов, но англичане закрывали глаза на подобные мелочи: лишь бы человек был надежный и оставался на их стороне. У Барнуоллов Мейбл чувствовала себя куда свободнее, чем дома. Когда Хью приехал к ним (заранее выспросив у сэра Патрика, когда они ждут ее в гости), спешился и встал у двери, Мейбл сама ему открыла.

– Вы хорошо держитесь в седле, сэр, – сказала она. – Я заметила вас на дороге, вон из того окна.

Она вышла за порог, встала рядом с Хью, указывая наверх, и добавила:

– Сэр Патрик обедает.

– А вы – нет?

– Я питаюсь воздухом и ароматом роз, – со спокойной уверенностью заявила она и тут же тихонько рассмеялась – очень уж забавно он удивился ее словам. – Ладно, ладно. На самом деле я поздно встала и обедать тоже буду поздно. Такая уж у меня привычка.

Все еще улыбаясь – особенной, дразнящей улыбкой, она двинулась прочь от дома по дорожке, усыпанной гравием. По обе руки от нее выстроились, как на параде, маленькие деревца, очищенные от боковых веток и остриженные так, что кроны превратились в идеальные шары. Хью пошел следом, держась немного позади. Когда она остановилась и наклонилась над клумбой, усаженной, должно быть, розами какого-то странного сорта, Хью подошел к ней.

– Как так вышло, что до сих пор никто еще не попросил вашей руки?

– Отчего же никто, – сказала она. – Просили. Но я отказывала.

Хью поднял глаза, обвел взглядом стену розового кирпича, прищурился от солнца, блестевшего в оконных стеклах.

– Славный у сэра Патрика дом.

– Но у него нет имени, – сказала она. – Это большой недостаток. – Она посмотрела ему прямо в глаза, не поднимая головы, и Хью осознал, что они с ней одного роста. – А вы, я знаю, живете в замке. И я знаю, как он зовется.

Теперь они стояли лицом к лицу, очень близко, и Хью не находил слов. Два борца, вспомнил он, белый и черный. Но их уже звали в дом: на крыльце стояла леди Мэри, а из-за спины у нее выглядывали детишки, прибежавшие посмотреть на ирландского графа.

– Замок Данганнон, – сказала Мейбл.

До конца дня они с ней больше не увиделись, Мейбл не вышла даже к ужину. Но одного этого разговора на садовой дорожке хватило, чтобы Хью предстал перед Генри Багеналом как смиренный проситель. Он прекрасно знал, какой ответ сэр Генри дал Турлоху Линьяху, когда тот посватался к Мейбл; об этом судачили все кому не лень. Но с Хью О’Нилом, как было хорошо известно Генри Багеналу, приходилось считаться: этот граф, получивший титул от самой королевы, был могучим вождем у себя на севере; он без труда ставил палки в колеса английским планам, а королевские посланники подчас возвращались от него в Дублин вне себя от страха, благодаря Господа, что ушли живыми. Так что сэру Генри волей-неволей пришлось выслушать его, и кивнуть, и назвать хоть какой-нибудь срок, за который будет принято решение, – срок, который он, само собой, намеревался пропустить. Он знал то же самое, что знали – или думали, что знают, – все англичане: что графа легко рассердить, а рассердившись, он может стать опасен. О том, какая участь постигла Шейна, помнили все. Возведя глаза к потолку, чтобы показалось, будто он размышляет или что-то прикидывает, маршал ответил графу, что для брака между дочерью колониста и гаэлом требуется королевское разрешение, поэтому сам он не может ничего обещать наверняка, но непременно изложит дело перед Тайным советом. На этом они распрощались, обменявшись холодными комплиментами.

Сэр Генри решил, что надежнее будет держать сестру в доме Барнуоллов. Он не знал, что О’Нил уже побывал там и успел побеседовать с Мейбл в саду. И уж тем более не знал, что ночью Мейбл пробралась в комнату, где спал граф, и разбудила его. Они долго сидели рядом и шептались друг с другом: граф – в длинной льняной сорочке, она – в несказанно роскошном шлафроке, о цене которого граф мог только гадать; но и он не ударил лицом в грязь; он вынул из кошеля сверкающую золотую змею (которой знал точную цену) – длинную цепь из звериных голов, державших друг друга зубами по кругу. Мейбл не сказала ничего, когда увидела ее, промолчала и тогда, когда он вручил ей эту цепь, но принялась играть ею, завороженно глядя, как та перетекает из ладони в ладонь и как морды зверей, одна за другой, оживают в свете свечи.

– Она ваша, – сказал он.

Мейбл уронила цепь ему на колени.

– Я могу представить себе только одну причину для такого подарка.

– Так и есть, – сказал он. – Та самая причина.

Она встала и опустилась на колени перед его кроватью.

– Мой брат презирает вас и никогда не даст согласия.

– Если согласитесь вы, то его согласие ничего не значит. Если вы захотите, чтобы я стал вашим, то вы меня получите – каким угодно способом – и сэр Генри не сможет вам отказать.

Она поднялась и отошла к очагу, где под покровом серой золы едва теплились угли. Хью подумал было, что она обиделась; возможно, решила, что он ни во что не ставит ее любовь к брату. Но, когда она снова повернулась к нему, на лице ее играла лукавая улыбка.

– Это невозможно, – сказала она.

– Возможно.

– Но как? Вы что, меня похитите?

– А вы не против, чтобы вас похитили? Я могу.

Она притворилась испуганной, и это было очень мило.

– Но вы же не отнимете меня у моих родных и близких! Вы же не поступите со мной так против моей воли!

– Ни за что, – заверил он. – Против вашей воли – никогда.

– В прошлом, – сказала она, – ирландцы часто добывали себе жен таким образом. Так мне рассказывали.

– Прошлое прошло.

Она вернулась к нему в три больших шага и снова встала на