Кремень и зеркало - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Найдите способ, чтобы я смогла уехать с вами, и он не посмеет вернуть меня обратно, – сказала она. – Он наверняка возненавидит вас, но он всегда соблюдает правила. Он живет по правилам всю свою жизнь. Если вы женитесь на мне как положено, он ничего не сможет поделать.
И вот как это случилось: несколько недель спустя граф снова наведался к сэру Патрику Барнуоллу и привез с собой нескольких давних друзей-англичан, способных развлекать хозяев за обедом, чем они исправно и занялись. Мейбл ушла из-за стола рано, сославшись на головную боль, и отправилась в свои покои – или сделала вид. Снаружи, в темноте, ожидал сэр Уильям Уоррен, один из немногих (наряду с Гарретом Муром) англичан, которым О’Нил привык доверять еще с юных лет, с тех пор как вернулся в Ирландию и нащупал почву под ногами в стремительном потоке событий того времени. Сэр Уильям вычистил скребницей доброго коня, на котором сюда приехал и прошелся по его блестящей шкуре жесткой щеткой. Конюхи предложили свою помощь, но он отослал их прочь – резко, чуть ли не со злостью – и продолжал обихаживать коня, пока не услыхал, как открылась и тихонько притворилась дверь дома. Тогда он убрал щетки в седельную суму.
На ней был теплый плащ с капюшоном, перчатки и крепкие сапожки – в самый раз для путешествия. Из вещей она взяла лишь небольшую сумку, с какой обычно выезжала на прогулки. Пара слов, улыбка, кивок в темноте – и сэр Уильям вскочил в седло, наклонился и подал ей руку; она устроилась у него за спиной, всхлипнула еле слышно (но он услышал) и ухватилась за его пояс обеими руками. Сэр Уильям шагом вывел коня на проезжую дорогу и ударил шпорами. Конь понесся галопом, а Мейбл в последний раз оглянулась на светящиеся окошки.
Там, за окошками, гости распивали вино и бренди – подарки Хью, травили байки, подшучивали друг над другом. «Я как будто снова сижу за английским столом», – сказала Мэри, и хотя муж глазами показывал ей, что пора бы и честь знать, она сделала вид, будто не замечает, и продолжала сидеть, так что и ему пришлось остаться. Наконец граф поднялся и объяснил, что эту ночь должен провести дома, а ехать домой ему дольше, чем остальным. Он поблагодарил гостей, своих друзей и леди Мэри, а затем спокойно, без всякой спешки, направился на конюшню за собственным конем – рослым чалым жеребцом, способным часами скакать без устали. Выехав на дорогу, ведущую к северо-западу, пришпорив коня и помчавшись к воротам города Дрохеда, где была назначена встреча, Хью О’Нил почувствовал, что этой ночью он – не два человека в одном, а один, простой и цельный. Пройдет еще много лет, прежде чем его вновь посетит это чувство.
Когда они приехали в Данганнон, Хью не дал воли страстям. Он понимал: если он разделит с ней ложе – а она остроумными обиняками дала понять, что именно этого и хочет, причем немедленно, – то обречет ее на позор: в доме Багеналов от нее отрекутся. Нет, сказал он, сперва нужно сыграть свадьбу – открыто и так, чтобы никто не смог подкопаться; как она сама говорила, по всем правилам.
Он проводил с ней вечера, играл с ней в шахматы, выезжал на прогулки, целовал и обнимал ее – но не больше. Он рассказывал ей о знаменитых похищениях невест, по мере сил перелагая ирландские слова, звучавшие у него в голове, на английский. Он поведал ей о короле Конхобаре, который преследовал своей ревностью прекрасную Дейрдре и ее возлюбленного Найси, потому что Дейрдре с детства готовили стать женой Конхобара. Поведал о Диармайде и Грайне, которые сбежали от короля Кормака и скрывались в лесу, ночь за ночь проводя бок о бок, но положив меж собою меч, чтобы не поддаться греху[87].
– Не нравятся мне эти ваши короли, – сказала Мейбл, склонив голову ему на плечо.
Именно Мейбл придумала, как доказать, что она не поддалась греху, хоть и сбежала с возлюбленным, точно Грайне – со своим Диармайдом, и как им пожениться по всем правилам, но чтобы Генри ничего не узнал, пока не станет слишком поздно. Она расхаживала взад-вперед по комнате и, постукивая указательным пальцем одной руки по ладони другой, объясняла ему, как все устроить. Дослушав до конца, Хью пришел в восторг и от души рассмеялся. Она придумала отличный план – и он сказал ей, что когда-нибудь историю их женитьбы будут вспоминать и пересказывать не реже, чем повесть о Дейрдре и Найси. А коль скоро она сама выказала желание покинуть ради него свой дом и семью и просила его поторопиться, а в ту ночь сама перебралась из-за спины Уильяма Уоррена за спину Хью О’Нила и крепко обхватила его руками, прижалась к нему щекой и поддернула юбки, чтобы ехать верхом по-мужски, – коль скоро она все это проделала сама, по доброй воле, то, быть может, он и не нарушил клятвы, которую дал Шиван. Он не искал себе новую жену, а лишь принял женщину, которая сама пожелала взять его в мужья, – уступил ей, как женщина уступает мужчине. Годы спустя, уже в Риме, когда его долгая исповедь Петру Ломбардскому дошла до этих событий, архиепископ назвал его рассуждения казуистикой: дескать, Хью просто убедил себя, что в его дурном поступке не было ничего дурного. «Но, как бы то ни было, – добавил Петр, – вы женились; и хотя это и впрямь было нарушением прежней клятвы, но сама по себе женитьба – не грех». Правда, грехом или беззаконием в глазах Господа могло считаться другое, а именно, что Мейбл и Хью сочетал браком протестантский епископ из Мита. Этот человек, Джонс, с которым Хью О’Нил был и прежде знаком и которого хорошо знали и любили Мейбл и ее сестры, совершил над ними обряд у себя в Драмкондре, в епископском дворце. Однако епископ был человеком мудрым и позже объяснил Генри Багеналу (в ярости вопрошавшему, почему он, епископ, на это пошел), что он со всем тщанием расспросил Мейбл и убедился, что она все еще целомудренна и желает вступить в брак по доброй воле. «Она сказала мне,
