Кремень и зеркало - Джон Краули
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда она сказала родным – спокойно, но твердо, – что хочет уйти в августинский монастырь, в то время еще действовавший при церкви Киллеви, на нее обрушился шквал негодования и насмешек. Или она не знает, что ирландцы, приверженные этой вере, пытались погубить ее родных или изгнать их со своей земли? А известно ли ей, что монахиням нельзя выходить замуж и рожать детей? И что они ходят в каких-то нелепых балахонах, так что обо всех ее любимых хорошеньких платьицах придется забыть? «И чтобы ноги твоей там больше не было! – разорялся отец. – Не то тебя там схватит сам сатана – или кое-кто из рода человеческого, но немногим лучше». Мейбл невозмутимо противостояла буре: она к тому времени уже знала легенды о мучениках и только радовалась, когда брат задавал ей трепку. Сладость той просфоры, которая впервые легла ей на язык, была так сильна, что в сравнении с этим семья уже ничего не значила, хотя она и молилась за них каждый день, называя каждого по имени, и вместе с ними – за Ниав. Сейчас, этим майским днем, поплотнее закутав плечи в легкую шаль и заметив в проеме двери лицо служанки, она вдруг подумала: в те давние времена, чудесные и страшные, им обеим было лет по одиннадцать или двенадцать. Она перекрестилась, склонила колени у разбитого алтаря и подумала: вот бы можно было помолиться за того ребенка, которым она когда-то была! Она больше не хотела уйти в монастырь; с этой мечтой она рассталась много лет назад и давно уже о ней не вспоминала. Теперь она хотела скакать верхом и смеяться, миловаться с мужем и стать матерью; об этом она и помолилась.
Лис и Пес
Католическим примасом Ирландии в том году, тысяча пятьсот девяносто третьем, был Эдмунд Магавран, архиепископ Армы. В Ирландии он не жил: учился за границей, большей частью в Испании; затем папа даровал ему кафедру, а испанские вельможи дали денег, чтобы Магавран смог вернуться в Ирландию и подготовить местных вождей к новому вторжению испанцев. Плыть на испанском корабле было опасно: корсары королевы английской могли перехватить его. Поэтому король Филипп взял Магаврана с собой во Францию, где его дочери Изабелле предстояло сочетаться браком с молодым герцогом де Гизом.
Дочь короля испанского! В ней словно слились воедино все дочери всех испанских королей, ибо Дочь Короля Испанского была героиней гаэльских легенд – девой ангельской красоты из земель чужедальних, невинной спасительницей и богиней; ее непрестанно ждали; то и дело доносились слухи, что она уже на пути, уже плывет из-за моря и вот-вот прибудет, чтобы осчастливить какого-нибудь ирландского короля или героя, и вдвоем они станут править кротко и справедливо, и на острове воцарится мир. Надежды не сбывались, дочь короля испанского так и оставалась недостижимой мечтой, но одно то, что архиепископ Магавран путешествовал в ее обществе, бросило на него отблеск ее святого сияния. Вправду ли ему мнилось, что он каким-то чудом сумеет привезти Изабеллу в Ирландию и увидеть, как ее коронуют, а графы и вожди склонятся к ее ногам? Никто никогда не слышал, чтобы он говорил это прямо. А из крохотного обсидианового тайника, где королева английская сидела будто бы за ткацким станом, до ушей Хью О’Нила доносился шепот об основе и уткé континентальных династических сплетений: Изабелла, мол, уродливая девка с конским лицом и ростом выше любого мужчины, какого ей только могут предложить в мужья. Не иначе как умрет монашкой. И не может быть на свете никакой королевы ирландской – никакой другой королевы.
Магавран добрался до Ольстера обычными тайными путями и был радушно принят в доме юного Магуайра, графа Ферманы и верного католика. «Добрые ангелы направляли меня в странствиях, храня от беды», – сказал он, хотя на самом деле не знал никаких ангелов и уж точно не мог услышать, что они советуют. Чего он хотел от Магуайра и всей его родни? Чтобы они положили начало священной войне. Разумеется, им не выиграть в одиночку; но если хотя бы начать, положившись на милость Божью и доверившись обещаниям, что испанские солдаты непременно придут на помощь, то остальные потянутся к Магуайру и его товарищам, как железные опилки – к магниту.
Хью О’Нил не желал иметь с ним ничего общего. Он сделал все возможное, чтобы удержать этого пламенного Магуайра и его бойцов на Севере и чтобы Красный Хью О’Доннел не поддался чарам Магуайра, столь соблазнительным для всякого юноши, который ищет приключений и друга. Но Хью стоял в самом центре коромысла весов – между старыми кланами вроде Магуайров и дублинскими властями, накрепко связанными с Лондоном, – и не мог сделать даже крошечного шажка ни одну, ни в другую сторону. Дублин хотел, чтобы Магуайр перестал укрывать у себя иезуитов и разорять английские поля. Дублин хотел, чтобы молодой О’Доннел перестал нападать на гарнизоны и распугивать английских солдат, как голубей из голубятни. Хью написал в Дублин, заступаясь за них обоих: он, дескать, возьмет этих славных юношей под крыло и будет учить их, пока они не усвоят, как себя вести.
В день середины зимы он приволок их обоих, точно непослушных школяров, – рыжего Хью О’Доннела и черноволосого Магуайра – в церковь Дандолка, чтобы они преклонили колени и присягнули на верность королеве. Маршал Генри Багенал, ныне шурин Хью, дал гарантии, что молодых людей не арестуют и не бросят в темницы, как бы ему этого ни хотелось. Лорд-наместник, который был чином выше маршала, отозвал Хью О’Нила в сторонку и шепотом спросил, искренне ли поклялись эти молодые вожди. О’Нил заверил его: да, несомненно. Он заставил их клятвенно – и притом на коленях – обещать, что они не нарушат мир. Это не доставило ему удовольствия: Хью чувствовал себя испачканным и сомневался, правильно ли он поступил, хотя дублинские чиновники пожали ему руку и одобрительно покивали головами в шляпах. Затем лорд-наместник потребовал, чтобы О’Нил прислал в Дублин как заложника этих клятв своего старшего сына и тезку. Нет, развел руками Хью, он не пришлет ни первенца, ни его брата Генри – просто потому, что не может: мальчиков
