Кремень и зеркало - Джон Краули

что на него летела не черная луна, не дырка в небе, не его безвременная смерть, а нечто совсем иное.

Лицо. В ореоле седых волос, с вытаращенными глазами, с разинутым в беззвучном крике ртом. Женское лицо. И когда оно пронеслось у Кормака над головой, он заметил – или подумал, что заметил, но ни на миг не усомнился, что свирепая ярость, написанная на этом лице, сменилась такой же свирепой радостью: лицо уже не кричало, а заливалось смехом.

Пушкари тоже это видели. Они завопили и вскинули руки, словно пытаясь прикрыться от этого небывалого снаряда, хотя тот лишь пробил в парусе дыру и, перелетев через палубу, шлепнулся в воду.

Более поворотливый из чужих галеонов между тем подошел так близко, что стали видны лица матросов. «Мавры! – закричал канонир. – Берберы! Что они тут делают?» Камору приладили к полупушке – бронзовому великану; запал зашипел, порох воспламенился, и ядро вырвалось из ствола с таким оглушительным звуком, что Кормаку показалось, будто он разлетается на куски, – но нет, он по-прежнему стоял на своих двоих и цеплялся за перила. Видно было, как берберийские пираты с ближнего корабля – темнолицые, белозубые – тычут пальцами в летящее ядро. Неужто и они увидели то же, что и пушкари с «Ричарда»? Ядро ударило в середину палубы; золоченые деревяшки и вооруженные люди взлетели на воздух; кто-то из гребцов бросил весла, и те, оставшись торчать из уключин, не давали грести остальным.

Второй, дальний галеон развернулся так быстро, что, казалось, не опрокинулся только чудом, и понесся прочь. Первый, пострадавший от ядра, какое-то время стоял на месте, но потом собрался с силами и двинулся вслед за товарищем. Капитан поинтересовался, идти ли в погоню. Королева подняла руку, показывая, что нет, погони не будет. Потом она повернулась к матросам, так и сияя изумленным восторгом.

– Вы это видели? – крикнула она.

Пушкари и капитан вскинули руки: да, они все видели. Гранья оперлась на плечо Кормака, и тот помог ей спуститься по мостику на корму, где стояла палатка.

– Что это было? – спросил он. – Ну, то, что мы видели.

– Пушечный ангел, – ответила Гранья. – На том корабле сегодня тоже такого увидели. И тот, которого увидели они, оказался сильнее.

– Они ездят на пушечных ядрах, – пояснила она Кормаку, усевшемуся рядом с ней на табурет. – Или, может, они-то их и толкают. Никто не знает.

– А зачем это им?

– А этого уж тем более никто не знает. Матросы судачат, будто они наводят ядра на корабли безбожников. Но их порою видят и те, кто ходит под христианским крестом. Может, они просто катаются, как дети. Видал, как дети съезжают с горки на тележках, наперегонки? А потом еще хохочут, если тележка опрокинется? – Гранья взяла свою глиняную трубку с подставки и улыбнулась. – Вот так и они веселятся – детки Божьи, Его первенцы.

«Демоны», – подумал Кормак. Впервые за много недель он вспомнил лицо Инин Фицджеральд, ее горящие глаза и голос. «Чудовище», – сказала она.

– На каменных ядрах они, конечно, тоже ездят, – задумчиво добавила королева. – Но чугунные им больше по нраву. Уж и не знаю, почему.

Часть четвертая

Те, кто не спит

Рулон шелка

Богоявленским утром в Дублине тюремный надзиратель совершал обход: нужно было заглянуть в каждую камеру, где сидели преступники и заложники, и проверить цепи. Особо почетных и самых ценных узников накануне освободили от оков, чтобы дать им отдохнуть и вознести молитвы в этот праздничный день, который по-гаэльски зовется Ноттлак Стелл, Звездное Рождество. Тюремщик отпер камеру, где сидел мальчишка О’Доннелов, Красный Хью, и с ним – двое сыновей Шейна О’Нила, Генри и Арт, которых держали здесь, чтобы люди Шейна не безобразничали.

Камера опустела. С решетки на окне свисала толстая веревка из скрученного шелка, но сама решетка была целехонька. Другой конец веревки оказался спущен в отхожую дыру; озадаченный надзиратель встал на колени и заглянул туда. Рассвет только-только занялся, и он ничего не увидел, но наконец сообразил, что произошло. Он встал, выбежал из камеры – насколько способен бежать такой старик, – прошаркал вниз по лестнице в караульную и оповестил стражу.

Несколько стражников помчались наверх, в камеру, где по-прежнему было пусто; другие вышли наружу и добрались по стенам до того места, откуда можно было разглядеть, высоко вверху, окошко покинутой камеры и отхожую трубу, крепившуюся к стене замка. Строители сделали между трубой и стеной достаточно широкий зазор, чтобы стена не пачкалась, но это не помогло: труба оставалась все тем же ночным горшком, только здоровенным и без дна, а нижняя часть стены была безнадежно измазана. К тому времени рассвело, и стражники увидели шелковую веревку, которая тянулась из трубы в сухой ров, окружавший замок. И на этом все.

Неделей раньше, на третий день по Рождеству, в замок приезжал секретарь графа Тирона. Он привез еды и вина для родичей графа, томившихся в тюрьме, и умолял, чтобы им передали это праздничное угощение. Его просьбу исполнили. Стражники и надзиратель припомнили, что среди подарков был рулон белого шелка, и хотя все прекрасно знали, что шелк очень легкий и крепкий, тогда об этом не подумали. Но теперь было поздно клясть графа Тирона, самих себя или узников: начальник тюрьмы, белобородый красномундирник, самолично разрешил порадовать заключенных на Рождество.

Сейчас заключенные были уже за много миль от замка. За воротами города, оставленными нараспашку в эту святую ночь, ожидали в снегу люди из септа О’Хейганов, воспитанником которого когда-то был Хью О’Нил. Они подобрали беглецов и поскакали, по двое на одной лошади, в горы Уиклоу. Поскакали, смеясь. Только Арт О’Нил не смеялся: этот вечно голодный паренек умудрился так растолстеть на тюремных хлебах, что застрял в отхожей трубе. Его товарищи, уже спустившиеся вниз, кричали отчаянным шепотом, чтобы он пошевеливался, но Арт возился в этой мерзкой дыре целую вечность, а когда наконец протиснулся наружу и попытался слезть по веревке, не удержал собственного веса и свалился в ров, повредив ногу. Остальным пришлось помогать: до ворот его тащили чуть ли не на руках. А когда они встретились с О’Хейганами, его брат Генри поцеловал Арта, попрощался с Красным Хью, вскочил на коня и поехал своей дорогой.

Лучшим другом Хью О’Нила среди англичан, живших в то время в Ольстере, был сэр Гаррет Мур, виконт Мур, человек мудрый и честный. Крепость Мура – древнее аббатство Меллифонт, за стенами которого