Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крепостной крестьянин, должен был он явиться к хозяину своему в родную деревню. Менять крымское рабство на русское Гриша не пожелал, ему надо было раствориться на просторах отчей страны.
В Валуйках, первом русском городе на границе с Крымским ханством, он остался надолго. Первым делом в маленькой лавчонке купил бронзовый крестик – свой-то снял, когда отказался от отцовской веры. С тем же чувством, что недавно клал поклоны в сторону Мекки, он молился теперь в небольшой деревянной церквушке на окраине города и только ухмылялся на совет худосочного попа исповедаться.
– Батюшка, ни к чему вам слушать о моих прегрешениях. Я такого у нехристей насмотрелся…
Батюшка попался добрый, терпимый и на все его ухмылки отвечал только тихим вздохом. Гриша привык к крымским блюдам, одеждам, укладу южного города и долго приноравливался к русскому житью-бытью, боролся с крымским мягким говором, быстро улавливаемым местными.
Кузнечное ремесло Григорию пригодилось. Скопив денег, он купил коня. Потратил все серебро, но не жалел. Игривый жеребец южной крови запал Грише в душу. Вороной да кабаки – вот что грело его сердце. За чаркой вина с добрым собеседником он забывал о своем прошлом. Отступало чувство вины перед Верой, Латифой, перед братом и сестрой, оставшимися где-то в Крыму. До утра.
Скоро он открыл для себя еще одну привлекательную сторону кабака – здесь можно было найти непотребную девку на любой вкус. Рыжие, черные, с золотыми косами, мелкие, дородные, молодые, зрелые… Григорий всегда выискивал темноволосых, юных, с пленительными формами и соглашался на любую цену. Молодой, веселый парень нравился девкам, и порой они соглашались провести с ним лишний часик бесплатно. Гульня, на пару лет старше Григория, прозванная Губошлепкой, не раз кувыркалась с ним в комнатах, расположенных на втором этаже кабака. Григорий рассказывал ей больше, чем следовало бы. Лежа после крепких объятий, когда тело его еще горело от всего того, что вытворяла девка своими руками и языком, он выболтал многое: и про детство, и про плен, и про Веру.
Губошлепка со слезами молила забрать ее, увезти куда подальше.
– Буду я тебе женой хорошей. Не захочешь – просто девкой твоей. Не могу я уже тут, опротивело все.
– Ночные утехи как раз по тебе. В этом деле ты хороша, – шлепнул парень девку по мягкому заду. – А жена с тебя… Курам на смех.
Губошлепка, не попрощавшись, ушла. Григорий собрал котомку, пересчитав монеты, вскочил на коня и уехал из города. Звериное нутро его учуяло беду.
Слыхал он от одного знающего мужичка, пьянчуги, в прошлом дьяка, что кузнецы на Урале, в Сибири ценятся. На тысячи верст и одного толкового мастера не сыскать. Спустя несколько лет Гриша оказался в Соли Камской. Услыхал, что в Еловой деревне есть кузница, а нет мастера, и решил остаться здесь до весны. Переждать морозы – и искать счастье за Камнем.
Нежданная любовь к Аксинье окончила его странствия. Здесь, вдалеке от Белгородчины, он не боялся, что кто-то сможет опознать в крепком кузнеце маленького крепостного из деревни, крымского невольника, басурманина, предавшего веру отцов. Одна отметина могла выдать его с головой – часть кожи, отсеченная со срамного места.
* * *
Не всё Григорий рассказал жене. И половины было достаточно, чтобы исторгнуть ее стон.
– Бедненький ты мой, что ж Бог тебе послал, какие испытания, – плакала она, гладила по темным кудрям, как когда-то болгарка Вера.
Не один месяц потом думала она об услышанном и вспоминала мудрые слова Глафиры. Действительно, не прост Григорий со своим темным прошлым. Страшная бездна таится в его темных глазах, он познал насилие, страсть, плен, он был жертвой и палачом. «Что мне ждать от мужа моего любимого?» – трепетала Аксинья.
4. Тряпичная кукла
Теплой томительной ночью, когда пробудившаяся природа шепчет о лете, когда ночные птицы томно щебечут, когда жизнь расцветает, тихо угасла Глафира. Нашла ее Аксинья через два дня – к своему стыду. На жаре тело знахарки распухло, жирные навозные мухи вокруг вились настойчивым роем. Аксинья еле сдержалась, чтобы не закричать. Зажала рот рукой и побежала за матерью. Закрывая нос тряпками, еле сдерживая тошноту, обмыли Глафиру бабы, а следующим утром похоронили под проливным дождем. Александровский священник ворчал:
– Ведьму отпевать заставляете.
Но посмотрев на суровую гримасу Аксиньиного мужа, спорить не решился. Лишь несколько человек провожали Гречанку в последний путь. Вороновы, Аксинья с мужем, Гермоген, Агаша. Аксинья через пелену горя успела удивиться: староста не погнушался прийти. Агафья, высокая, неловкая, держалась в сторонке и утирала слезы.
– Спасибо тебе, Гришенька, – обнимала мужа усталая и заплаканная Аксинья, расплетая промокшие на кладбище косы. – Что бы я без тебя делала?
– Полно тебе. Вытри слезы.
– Жалко мне Глафиру. Столько лет на свете прожила, добро людям делала, а ушла… Одна… И меня рядом не было…
– Все мы умираем в одиночестве.
Кота Глафиры Аксинья забрала к себе – укутав обвисшее черное тельце в тряпку, она выпустила его в избе, налила молочка и с любопытством смотрела, как присматриваются, принюхиваются друг к другу Уголек и Плут.
– Знать не знают, что братцы, – улыбалась она, видя, как хозяин избы загнал гостя на поставец. – Кыш! Идите-ка на улицу.
Кот знахарки так и не ужился с Угольком. Черные клочья шерсти летели во все стороны, и Аксинья замечала каждый раз новые царапины на носу, продырявленные уши, хромающих и шипящих друг на друга котов. Скоро Плут куда-то пропал, не вернувшись однажды ночью – Аксинья надеялась, что его мятущаяся кошачья душа нашла приют в какой-нибудь теплом доме подальше от сварливого братца.
* * *
Осенним утром 1600 года Аксинья проснулась в тихой избе, Гриша уже работал в кузнице, рядом во сне сжимал и разжимал острые когти Уголек. Он заурчал под ласковыми поглаживаниями хозяйки.
– Что не так, котейка? Муж меня любит, в доме порядок и достаток. Одна напасть – два года мужняя, а утроба моя пуста.
Кому, как не верной ученице Глафиры было знать, как помочь в такой беде.
Прошедшей зимой пришла бабенка молодая с дальнего села, за городом. Чуть не в петлю лезла – уж пять лет замужняя, а детей нет и нет. Уж и муж, науськанный своей матерью, грозил развестись, и деревенские прохода не дают, издеваются, бесплодной кличут.
– Спаси от напасти. Велико зло, когда дети не родятся. Молодая ты, но люди к тебе отправили.
