Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде

Именно из-за появления человека этой ледяной профессии в моей памяти в один момент возникли сцены, звуки и ощущения того дня. Вот что теперь стало для меня страшным на самом деле. Этот человек в синем пуховике без головного убора на мой непродуманный приветственный вопрос: «Вы врач?» – ответил саркастически: «Не лечащий», наконец чётко дав мне понять, что случилось то единственное, чего нельзя исправить.

Человек попросил включить свет. Я включил. Светлее не стало. Не стало светлее мне, хотя я видел всё, что делал гость, ибо не сводил с него взгляда. Фирмач продолжал свои действия: пройдясь по комнате, снял свой пуховик, положив его в бабушкино кресло, и вдруг посмотрел на раскрытую фрамугу. Оттуда тянуло холодным воздухом. Поправляя глухой высокий воротник своего вязаного свитера и безэмоционально осматривая тусклую комнату, попросил повесить верхнюю одежду в другое место, взяв её в руки и протянув мне.

Крючки в коридоре подошли. Повинуясь распоряжениям «нелечащего врача», я перенёс пуховик в коридор и повесил его на петельку. Он поинтересовался, что конкретно от него нужно. От трудоёмкости поставленных перед ним задач зависела цена его работы.

Вернувшись в комнату и взглянув в его карие глаза, в темноте которых теперь, при однородном свете, я пытался уловить человечность, зацепившись за которую, рождаются дружеские отношения. Они всматривались в мои. Сканирование продолжалось недолго. Ничего родного я в них не рассмотрел. Хотя что-то еще настоящее от Артура Исааковича (помимо лица) в них было. Но выбор у меня был небогатый. Перезванивать Арнольду с вопросом: «Кого ты мне прислал?» – я не собирался.

Сумбурно, скорее всего, по-философски я говорил, на ходу придумывая какую-то ересь о вечной жизни после смерти и о том, как я во всё это верю. Зато я весьма литературно изложил суть того, зачем он был приглашён на дом. Безусловно, мною не был раскрыт план утаивания тела от посторонних навсегда. Я и сам пока в это не верил. Но слёзно просил выполнить бальзамирование тела качественно, в моём присутствии, чтобы я был уверен в том, что такой скрупулёзный подход должен быть соответствующим образом оплачен.

Он внимательно слушал. Я даже стал привыкать к его неподвижному взгляду, но подобие улыбки на его губах меня всё ещё смущало. Она как будто была дана ему, чтобы отвлекать других.

По поводу этой гримасы бальзаматора я стал успокаиваться только тогда, когда тот, не меняясь в лице, молча и технично начал снимать свитер, классические, со стрелками, как из-под утюга, тёмные брюки, предварительно расшнуровав, насколько я заметил, летние туфли с элегантно заострёнными носами. Его присутствие, как и то, в чём он был одет, внушало чувство некоей отчуждённости, чего-то потустороннего, но то, зачем он здесь, мне было важнее. И я перебарывал страх.

Потом, не останавливаясь, он расстегнул свой чемодан и вынул оттуда свёрток, который развернул в халат. Достал клеёнчатый фартук, резиновые перчатки, шапочку, марлевую повязку, бахилы и целлофановые нарукавники. Бахилы натянул прямо поверх туфель.

А когда всё обмундирование было заправлено, застёгнуто и закручено, я был предупреждён о неприятности процедур, которые он собирался проделывать с моим отцом, – о том, что за всё это он просит двойную оплату по завершении. Я, не дрогнув, хотя и отдалённо представляя, сколько это может стоить, удовлетворительно кивнул головой. После этого свою пышную волосами голову он накрыл медицинской шапкой и натянул на лицо повязку.

Далее бальзаматор ещё раз осмотрел комнату. Потом я впервые увидел, как он прищурил круглые агаты своих глаз, всматриваясь в сторону койки отца. Ещё через мгновение он предложил мне помочь ему повернуть койку в центр комнаты для удобства работы и последующего перекладывания в гроб и выноса тела уже в гробу из квартиры. Я безоговорочно согласился.

Нам мешали и стол, и кресло. Мы их переставили. Переставили и койку. Невольно, будто боясь нарушить сон отца, я поглядывал на его накрытую одеялом голову. Под одеялом, пока мы с бальзаматором тужились, замечалось покачивание и шорох полиэтилена. Если бы я не был так погружён в реализацию мною задуманного, то завопил бы от радости, что отец шевельнулся, а значит, жив, и всё, что связано со смертью, отменяется! Но я слишком был нацелен на результат, который вот-вот должен был получиться, и не был таким наивным, чтобы подумать, что отец воскрес из мёртвых ранее третьего дня…

Установив койку так, как того требовал сосредоточенный взгляд «врача», я отстранился к стене и наблюдал, как наш круглый семейный стол превращается в медицинский.

Бальзаматор посекундно что-то вынимал из своего чемоданчика и выкладывал по порядку на стол. Останавливался. Указывая пальцем на инструменты, словно пересчитывая их, продолжал выкладывать. Всё, что я мог узнать из предметов, которые он раскладывал на столе, были нож, очень похожий на большой столовый, ещё несколько немного отличающихся друг от друга скальпелей. Несколько разных ножниц, пинцеты, какие-то резиновые трубки, шприцы, иглы. Большая катушка ниток. Несколько банок с надписями на иностранном языке, марля, вата и бинт.

И всё это бальзаматор вынул из того, как мне казалось, небольшого чемоданчика. Плюс что-то похожее на колбу с крышкой и маленький прибор, отдалённо напоминающий настенный радиоприёмник.

Я стоял молча и тихо. По возможности улавливая каждое движение и узнавая предметы, о значении которых мог только догадаться. Но для воплощения моей идеи нужны были комментарии профессионала, чтобы и я мог без участия опытного человека в будущем самостоятельно поддерживать состояние забальзамированного тела. Тела моего отца, которое я решил сохранить!

В тот момент, когда бальзаматор снимал с моего отца одеяло, я начал робко и неуверенно задавать вопросы. Но робок был мой голос, а вопросы о том, что он собирается делать, как и почему, вставали чётко, одним за другим, как отсчитывает доли метроном. Меня нельзя было перебить, можно было только на них ответить, когда я закончу их задавать.

Несколько секунд бальзаматор смотрел мне в глаза оценивающим взглядом. Словно взвешивал мой психологический настрой. И по-видимому, испытание я прошёл, потому что после моих вопросов и этой паузы на протяжении следующих двух часов мы с ним составляли некий симбиоз. Думаю, моему гуру понравилась его роль. Я выполнял каждое поручение оперативно, аккуратно и молча. А он, в свою очередь, повторял свои действия вслух, как давно, а может, и никогда, не делал.

Сначала мы освободили лицо и руки отца от пакетов и ветошей, наложенных мной в день его смерти. Мне было сказано, что, поступив так, я правильно сделал. Все мероприятия, направленные на сохранение тела умершего, должны начинаться с