Становясь Милой - Эстель Маскейм

Какое-то время спустя Попай спрашивает:

– Поставишь мне песню?

Я киваю и подхожу к граммофону из полированного дерева на столе у окна. Этот проигрыватель настолько стар, что уже не классифицируется как «винтаж», и меня всегда удивляет, когда из него разносится музыка.

– Какую песню, Попай?

Он закрывает глаза и вздыхает.

– Поставь Close To You «Карпентеров».

Пролистываю виниловые пластинки в коробке – драгоценная коллекция Попая, которую он начал, еще когда они с бабулей только поженились в семидесятых. Большинство этих песен я даже никогда не слышала. Конверты пластинок немного растрепались и слегка выцвели, но это лишь означает, что их частенько доставали за прошедшие десятилетия. Наконец я нахожу альбом, о котором просил Попай, и кладу пластинку на проигрыватель. Установив иглу, отступаю. По гостиной разносятся вступительные аккорды, и хотя название песни мне ни о чем не говорит, я быстро осознаю, что слышала ее прежде. Она такая старая, такая спокойная и такая… семидесятая.

Попай закрывает глаза и довольно кивает в унисон с мучительно черепашьим ритмом.

– Потанцуешь со мной, Мила? – вдруг спрашивает он.

Пляски под золотые хиты – далеко не мой конек, но Попаю необходимо немного взбодриться. Именно так поступают любящие внучки – танцуют медляки под древние песни, которые лишь смутно припоминают.

Возвращаюсь к Попаю и бережно помогаю ему подняться с дивана. Дедушка ниже, чем я его помню, – кажется, он несколько усох. Он сжимает мою руку в своей, мы подстраиваемся под правильный ритм и плавно качаемся.

– Знаю, ты приехала не по доброй воле, – бормочет Попай, – но я правда счастлив провести с тобой время. Мне приятно наблюдать, как ты живешь той жизнью, которая у тебя могла быть всегда.

Последняя фраза западает прямо в душу.

Если бы папа не пробился в Голливуд, мы, вероятно, не уехали бы из Фэрвью. Я бы здесь выросла. Разговаривала бы с типичным южным выговором, мы с Саванной дружили бы все школьные годы, я встретила бы Блейка десять лет назад. Автопикники и музыкальные посиделки у костра считались бы обычным времяпровождением, а поездки в Нэшвилл, чтобы поесть мяса, заправленного соусом барбекю в «Хонки-тонк централ», не были бы такой диковинкой. Я могла бы купаться нагишом в озере, и, кто знает, возможно, даже стала бы искусной наездницей.

Не было бы папиных сумасшедших фанаток, которые следят за каждым его шагом, Рубен не контролировал бы нашу жизнь, а мама могла бы выходить на улицу в пижамных штанах, не беспокоясь о папарацци, которые, подобно падальщикам, готовы наброситься и растерзать ее за малейшие недостатки во внешности. Вероятно, мы бы даже жили прямо здесь, на этом самом ранчо. В конце концов, таков был изначальный план – папе полагалось со временем взять управление в свои руки. Тетя Шери наслаждалась бы жизнью, и Попай не чувствовал бы себя чужаком для родного сына.

Не поймите меня превратно, жить в Лос-Анджелесе потрясающе, но… у меня могло быть деревенское детство, на ранчо. Не вот это, которое, как оказалось, напичкано секретами и ложью.

Внезапно мысли прерывает голос из кухни:

– Что тут происходит?!

Я даже не слышала, как вернулась тетя Шери, но вот она прямо перед нами, тянется к Попаю, чтобы нас развести. На ее лице недовольство и нечто похожее на страх.

– Он хотел потанцевать, – говорю, отступая в замешательстве. Я что-то не так сделала? Почему нам нельзя немного потанцевать, тем более что танец совсем медленный?

– Ох, Шери, брось! – протестует Попай, отталкивая ее руки. – Ведешь себя так, будто старушка смерть с косой может постучаться в мою дверь в любой момент! Хватит со мной нянчиться!

Тетя усаживает его обратно на диван, хотя дедушка двигается неохотно и ворчит.

– Я просто переживаю, чтобы ты снова не упал, папа, – говорит она обеспокоенным тоном.

– Простите, – бормочу я, переступая с ноги на ногу в стороне и нервно теребя край футболки.

Не понимаю, в чем именно проблема? Попай падал? Когда?

– Не извиняйся, Мила, – говорит он. Как раз в этот момент заканчивается песня. – Спасибо. Ты всегда была прекрасной партнершей для танцев.

Брови у меня сошлись на переносице, я в полном замешательстве гляжу то на дедушку, то на тетю, пытаясь понять незнакомые прежде выражения их лиц.

– Что происходит?

– Ничего, Мила, – отвечает тетя Шери. Одновременно с ней Попай говорит:

– Позволь кое-что тебе рассказать, Мила.

– Папа! – возражает тетя и мотает головой.

– Рано или поздно она сама догадается. Лучше-то не становится.

– Что не становится лучше? – требовательно спрашиваю я.

Попай отрывает от тети суровый взгляд и смотрит на меня. Складки на лбу пропадают, он натянуто улыбается, отчего на щеках образуются глубокие морщины.

– Мила, солнышко, присядь.

Тетя Шери трет виски, в то время как я опускаюсь на диван рядом с Попаем. Расслабиться не получается – сижу на самом краю, колени стучат друг о друга. Я догадываюсь, что собирается сказать дедушка, но пока не хочу в это верить.

– Я так рад провести с тобою время этим летом, – произносит он, беря меня за руку, – поскольку… я сдаю, Мила.

– Что? Не такой уж ты старый, Попай, – возражаю, искоса его оглядывая. Ему всего лишь немного за семьдесят – далеко не сто.

– Может, и нет, – говорит он. – Но мы полагаем, что у меня какие-то неполадки со здоровьем.

– Откуда… – Я сглатываю комок в горле и моргаю, чтобы сдержать слезы, затем вскакиваю и сердито тыкаю в него пальцем. – Какие еще неполадки?! Ты в отличной форме, Попай! Ты бы мог протанцевать со мной весь день!

– Мы пока точно не знаем, – уклончиво отвечает он, однако в его взгляде мелькает страх. – Мы проходим обследование. Последнее время я чувствую себя не лучшим образом. Ничего серьезного, по мелочам… Ох, Мила, не гляди ты так!

Сердце разбивается вдребезги, и осколки пронзают меня насквозь, оставляя кровавые раны в груди. Внезапно в голове вспыхивают самые худшие предположения. По щекам ручьем текут горячие слезы, лицо Попая расплывается до неузнаваемости. Ко мне подходит тетя Шери и кладет руку на плечо, пытаясь успокоить. Не хочу распускать нюни, но мне невыносима мысль, что с Попаем – с дедушкой, с которым я провела так мало времени, – может что-то случиться.

– Папа знает? – выдавливаю я, изо всех сил стараясь дышать ровно. Папа ни разу не упоминал о недомогании дедушки.

– Нет, – отвечает тетя, сильнее сжимая мое плечо и усаживая меня обратно на диван. Затем опускается рядом и вытирает мои слезы. – По-моему, нужно ему сказать.

– Нет! – яростно возражает дедушка. – Не смей, Шери! Возможно, и беспокоиться-то не о чем.

– Папа должен знать, что ты плохо себя