Перед лицом Родины - Дмитрий Петров

— Спасибо, — поблагодарил Воробьев. — Подумаю.

— А чего же думать-то, Ефим Харитонович? — взглянула девушка на него ласково и так умоляюще, что он не устоял и согласился.

— Ну, ладно, поехали так поехали.

— Ой! Ой, как хорошо! — зааплодировала Лида. — Значит договорились?

— Да выходит так, — пожал плечами Воробьев с таким видом, словно удивляясь тому, как это он мог согласиться. — Только, друзья, скажите мне: столовая там, в станице, есть или нет?.. Я не хочу быть обузой вашей семье.

— А, — беспечно махнул рукой Ваня. — Обо всем этом мы договоримся на месте… Подготавливайтесь. Завтра едем…

На следующий день они втроем уехали в Дурновскую станицу.

XII

Иван увлекся покраской и разрисовкой Дома культуры. Под его руководством работала целая бригада девушек и парней. Леонид же, учившийся в Москве в школе имени Гнесиных по классу пения, находясь сейчас дома, деятельно готовился к концерту, который он должен был дать, как только покончат с покраской клуба.

Они с Лидой частенько уединялись в избе-читальне, где стояло старенькое, видавшее виды, пианино, жалобно дребезжащее при каждом прикосновении к нему, и репетировали.

Лида умела играть. Она с детства училась в музыкальной школе. Ей даже предрекали музыкальную будущность. Но Лида предпочла себе более скромную профессию геолога. А музыку все же очень любила и каждую свободную минуту отдавала ей.

С большой охотой готовясь с Леонидом к концерту, она не забывала и про Воробьева, который, кстати сказать, настоял на своем: остановился на другой квартире и питался в станичной столовой. Кончив репетировать с Леонидом, она сразу шла с Воробьевым на речку. У них на берегу было облюбованное, забытое, казалось, людьми, тихое местечко, густо заросшее бурьяном и дико разбросавшимся красноталом.

Они пробирались сквозь него к берегу, садились на горячий и мягкий, как пыль, желтый песок, у самой воды, которая недвижимо лежала у их ног, отражая в себе далекую синеву сверкающего неба. С противоположного берега, засматривая в воду, словно стараясь понять, что там, в глубине, происходит, наклонились старые вербы…

Однажды, утомившись от работы над тригонометрией, они сидели на своем любимом месте, на берегу, смотря на суетливо сновавших в воде серебристых пескарей.

— Вы не хотите искупаться, Ефим Харитонович? — спросила Лида.

— Да, пожалуй, надо искупаться, — сказал он. — Очень жарко, — и медленно стал раздеваться. Они еще ни разу не купались вместе. Раздевшись, они стояли один перед другим и с любопытством разглядывали друг друга. Он — мужественный, бронзовый, с великолепной, как у спортсмена, мускулатурой, с бегающими под кожей, как бильярдные шары, бицепсами; и она — маленькая, изящная, стройная девушка в легком розовом купальнике…

А как восхитительна ее небольшая голова с пепельными длинными косами, обвившими ее короной! Звездочками мерцают полузакрытые голубые глаза на ее юном, пышущем здоровьем, розовом лице. Живая игра мысли светится в них.

Лиду нельзя назвать красавицей. Нет, конечно. Но вся она, вся ее фигура полна очарования, притягательной милой женственности.

Воробьев точно впервые видел девушку, будто она открылась ему сейчас в новом свете.

Во всем ее существе столько было ясности, столько душевной простоты, что не проникнуться чувством глубокой симпатии к ней было невозможно.

Луч солнца, пробившись сквозь крону вербы, заиграл на ее лице, осветив на мгновение ярким ореолом ее пепельно-серебристые волосы, ее нежно-белый лоб, тонкие брови, прелестные глаза, устремленные на него…

По натуре своей Воробьев был честный человек, не из породы донжуанов. Он не искал любовного мига ради тщеславия, ради мужской победы. На любовь смотрел серьезно, глазами трезвого человека… Он человек поживший, а она только что вступающая в жизнь… Что может быть у них общего?..

Но в это мгновение, когда он увидел, что Лида тянется к нему всем своим сердцем, всей своей душой, всеми мыслями и желаниями, как распускающийся цветок навстречу солнцу, он не мог устоять и обнял ее…

Наконец, Иван со своими парнями и девушками закончил покраску Дома культуры. Наложил на стенах золотые трафареты, обвел карнизы. Все были восхищены его мастерством.

— Ай да Ваня! — хвалили станичники юношу. — Вот разрисовал клуб так разрисовал…

Хотя стены Дома культуры еще не подсохли как следует, но ввиду предстоящего отъезда из станицы Лиды и Воробьева решено было в воскресенье провести концерт, как громко его называли, студента московского музыкального училища имени Гнесиных Леонида Ермакова.

У Леонида, еще когда он учился в средней школе в своей станице, совершенно случайно был обнаружен великолепного, свежего тембра нежный лирический тенор, он просто украшал школьный хор.

Директор школы, музыкально образованный человек, обратил на него внимание, помогал ему совершенствоваться. И когда Леонид окончил школу, директор написал письмо в Москву Михаилу Фабиановичу Гнесину с просьбой определить Леонида в музыкальное училище, которое тот возглавлял.

Леонид с письмом директора школы явился к Михаилу Фабиановичу. Михаил Фабианович проверил юношу. У Леонида действительно оказались незаурядные способности, и судьба его была предрешена. Он был зачислен в училище, где успешно учился уже второй год.

В воскресенье вечером по-праздничному нарядные люди заполнили станичный Дом культуры дополна. Всякому хотелось взглянуть и послушать своего станичника — дебютанта, который обучается «певческой премудрости» в самой белокаменной столице.

До поднятия бордового бархатного занавеса, закрывавшего сцену, баянист наигрывал веселые мелодии. В зале в ожидании начала концерта гудел народ. Слышались шутки, смех. Остро пахло сосной и красками. Ярко горели электрические лампы от только что отстроенной своей колхозной электростанции.

На передних скамьях, как это и надлежало, сидело станичное начальство, секретарь партоорганизации Незовибатько в белой полотняной рубахе, затейливо расшитой цветными нитками по вороту, рукавам и подолу, председатель колхоза Сазон Меркулов, агроном Сытин, учителя, врачи. Тут же сидели Захар Ермаков с женой Лукерьей, приглашенные на почетные места ради их сына Леонида. Рядом с ними пристроился Воробьев…

Но вот баян оборвал на полутоне свою рассыпчатую трель. Распахнулся тяжелый занавес, открывая ярко освещенную просторную сцену, на которой стояло старенькое облупленное пианино (новое еще не успели купить) и стул. В зале постепенно наступила тишина, взоры устремились на сцену.

На нее вышла нарядная красивая Сидоровна. Ей захлопали в ладоши.

— Обождите немножко, товарищи, хлопать-то, — усмехнулась она, подняв руку. — Вот уж скажу вам несколько слов, тогда и будете хлопать, ежели желательно.

— Ладно уж, обождем, — пробасил под смех сидевших чей-то мужской голос. — Гутарь!

— Вы не бойтесь, товарищи, — сказала Сидоровна, — я вас утомлять длинной речью не буду… Скажу только несколько слов. Сегодня у нас торжественный день. Общими нашими усилиями и трудами построили мы себе вот видите какой красивый да пригожий народный Дом культуры… Построили мы и свою электростанцию… Замостили улицу. Ежели мы и в дальнейшем так дружно будем добиваться себе улучшения в жизни, то мы и горы своротим… А вот скажите, как наша партия народ воспитывает… До революции мы, можно сказать, щи ложкой хлебать как следует не умели, а зараз сколько у нас из станицы молодежи на инженеров, докторов да учителей учится. Да не токмо, скажем, на инженеров да учителей учатся, но даже и на работников искусства. Возьмите, к примеру, Ваню Ермакова. Смотрите, что он сделал из нашего клуба, — повела она рукой вокруг. — Все стены и потолок сверкают в золоте и серебре не хуже, как в Большом театре в Москве. Это его труд… Золотые руки у него.

Все, запрокинув головы, стали разглядывать разрисованные искусными, затейливыми узорами потолок и стены зала.

— На сцену его! — вскричал чей-то тонкий женский голос. — На сцену!..

— На сцену!.. — подхватили голоса. — На сцену!.. Браво! Браво!..

По залу раздались бурные хлопки в ладоши.

— Иди сюда, Ваня! — разыскав его глазами среди сидевших, поманила Сидоровна.

Неловкий, смущающийся, юноша взобрался на сцену. Аплодисменты барабанной дробью прокатывались из конца в конец зала.

— Браво!.. Браво!..

Сконфуженный юноша начал неловко раскланиваться.

— Спасибо тебе, Ванюша, — пожимая ему руку, сказала председатель сельсовета. — Не только от меня, но и от всего нашего народа… Дай я тебя, дорогой, поцелую…

И она крепко расцеловала его. Ваня покраснел.

— Браво!.. Браво!.. — шумел зал.