Не измени себе - Алексей Першин

— На токарный, — и опрометью бросился вниз по лестнице.

Вышел и дядя Зыкова. Он широко улыбался, по, встретившись взглядом с Борисом, сделал вид, что не узнал парня. И улыбку пригасил, нахмурился. Даже не верилось Борису, что этот человек когда-то бывал в их доме, сидел за столом, слушал рассказы отца об Африке и о революции в Питере. Удивительно!

Впрочем, чего удивляться? Для этого человека он, Борис, действительно чужой. Подумаешь, десять лет назад побывал в их доме! Но Пашка… Сколько помнит себя Борис, столько помнит и Пашку.

В бывший дом улагинского богатея Звягина семьи Дроздовых и Зыковых переселили почти одновременно еще в восемнадцатом. Дроздовым дали три комнаты, а Зыковым две. Правда, у Пашки была только сестра, младше его на три года, а у Бориса еще пятеро братьев и сестер. Но третья комната Дроздовых не давала покоя Пашке. Он, как мог, изводил Бориса подковырками. Семья Дроздовых хотя и была многочисленна, жила неплохо, отец Бориса, кузнец по профессии и вообще мастер на все руки, прилично зарабатывал и вполне сносно содержал свой «выводок». А Зыковы больше промышляли торговлей башмаками, изготовленными главой семейства, и жили они то в достатке, то сидели без гроша, когда «хозяин» запивал и «не давал продукции».

Было что вспомнить Борису и Пашке.

Улагино — городок небольшой, и все же не было лучше места на всем белом свете, так, во всяком случае, думалось Борису. Стоял город на берегу реки, которая в половодье весной становилась «морем», с одного берега не видно другого. Вместе с Пашкой Борис рыбачил и учился с ним в одном классе, а когда в городе открылась профтехшкола, вместе поступили в нее после семилетки. Оба закончили школу на «отлично». Им, и еще троим паренькам, предоставили право выбирать место работы.

Они с Пашкой выбрали Демьянск, близ Нижнего Тагила. Им выписали путевки и дали запечатанный пакет, на котором значилось: «Директору завода. Вручить лично». Вскрывать не советовали, объяснили на словах, что с похвалой отзываются о них обоих и просят «устроить по-человечески». Может быть, поэтому им и предоставили общежитие в первый же день приезда в Демьянск.

С того дня и началась их трудовая жизнь… Мастер принес Борису кучу гаек в три четверти дюйма.

— Спили под шестигранник и под размер, — бросил он хмуро и ушел.

Еще в профтехшколе, изучая организацию производства, Дроздов понял — главное в работе ценить время и наиболее полно и дельно его использовать. В тот первый день к Борису, как всегда ко всякому новенькому, подходили рабочие, не скупились на советы. Некоторые, видя его старательность, сочувственно приглашали:

— Отдохни малость. Пойдем покурим.

Борис курить пока не научился, хотя и пробовал. До обеда он работал не прерываясь. И дело было не только в том, что Борис не умел курить. Он понимал: у тех, кто покуривал, за плечами опыт и знания. У него тоже есть знания, но они еще малы и тощи, чтобы вот так запросто на равных отойти от станка и выцедить цигарку. Ему еще надо вкалывать да вкалывать. Хотя, откровенно говоря, раздражали Дроздова эти частые перекуры во время работы, но сказать об этом вслух он еще на имел никакого права.

Пришлось отказываться от приглашений и стараться при этом не особенно обращать на себя внимания.

Трудно у него сложился тот день. К концу смены плечи и руки стали деревянными. И все потому, что тиски были высоки. Да и напильники изношенные, поэтому приходилось нажимать на них изо всех сил.

Борис решил, что с заданием он справился так себе. И вдруг за спиной раздался голос мастера:

— Вот так юнец! На тебя работы не напасешься.

Пошли к контролеру. Тот проверил, одобрительно закивал. И Дроздову поручили опиливать рукоятки отбойных молотков.

…На другой день, в шестом часу утра, когда заревел гудок, Борис едва поднялся.

— Как после пытки у Махно, — признался и Пашка в то утро.

Но странная штука: через час работы Борис почувствовал, что усталость прошла.

Через неделю их с Пашкой, как лучших из новичков, перевели в ремонтную группу и прикрепили к Потапычу. Среднего роста, коренастый, этакий крепыш с основательной лысиной, он всегда был в хорошем настроении. Засучив рукава, так что по локоть открывались мощные волосатые руки, он осторожно брал штангенциркуль.

— Смекалка, сынок, нужна, — говорил он. — Смотри сюды. Первое дело-вышабрить одну направляющую параллельно винту, потом по этой направляющей — другую, чтоб каретка ходила ровно. Дошло? Делай все по контрольным валикам.

А Борис в ответ:

— Потапыч, а зачем тут контрольные валики, лишние замеры? Ведь проще сделать вот так, — и показывал, как хотел бы он изменить эту операцию. — Прямолинейность и параллельность сами собой должны получаться. То есть обязаны получаться.

Потапыч был озадачен. Возражал не слишком убедительно:

— Ты команду выполняй, а рассуждать будешь потом. Деды думали, мудрили, а ты… без валиков.

Но Борис все-таки сделал по-своему, и… параллельными направляющие не получились.

— Тише едешь — дальше будешь, сынок, — мягко укорил его Потапыч, заметив подошедшего к ним контролера.

Но Борис не хотел сдаваться.

— А если я сниму одну десятую миллиметра там, где по валикам плюс показывает, то каретка в этом месте станет болтаться. Ведь так же?

— Правильно, — согласился контролер. — И что же?..

— Валик лежит не на шабренной поверхности, а на той, что выбрана резцом под клин, и поэтому показывает неверно.

Потапыч и контролер оказались в затруднительном положении: кому хочется сознаваться, что чего-то сам недодумал? И хвалить безусого юнца не очень-то принято — вдруг нос задерет?

— Продолжай, браток, — сказал контролер, пряча в усах одобрительную улыбку.

А Потапыч лишь крякнул с досады и отошел прочь.

С той поры Борису стали поручать все более трудные и ответственные задания. Он часто советовался с Потапычем, но и свое пытался доказать. А старый рабочий иронически, но все же одобрительно посмеиваясь, хлопал его по плечу и предрекал:

— Ходить тебе, Дроздов, в мастерах.

Выкраивали они с Пашкой время и на удовольствия. С первых же дней их покорила красота Урала. Леса, казалось, были набиты птицей, зверем, ягодой. Зимой о зайцев спотыкались, шутили, что их согнали сюда со всей России.

На первую зарплату, сложившись, купили ружье, правда, довольно древнее, но, как говорили старожилы, с ним и на медведя не стыдно пойти.

На медведя — это для красного словца, а вот тетеревов из него добыли не меньше десятка. Не сразу, правда, но постигли науку охоты. Били из шалашей, на зорьке…

А к концу лета купили уже второе ружье. И вот в солнечное воскресное утро, взяв ружья, они отправились в путь. Гора к северу от Демьянска безраздельно царствовала среди моря лесов, ее окружавших. Именно к этой горе и шли они напрямую, прибегая порой к помощи топора. Часто преграждали путь деревья, поваленные бурей. Стоило наступить на ствол, как он рассыпался в труху. Оба понимали — нога человеческая не часто ступала здесь. Пережили и брезгливый страх, увидав серебристую змею медянку.

Неожиданно началось редколесье, беспорядочное нагромождение скал. Кое-где между этими каменными завалами образовались широкие лужайки, защищенные от ветра. На одной из таких лужаек увидели малинник, бордовый от перезревших, крупных ягод. Сложив в расщелину свои ружья и котомки, они набросились на малину и минут пятнадцать молча набивали ею рты. Пашка утробно мурлыкал от удовольствия. И вдруг он замолчал.

— Пашка, хватит. Пошли, — с сожалением сказал Борис. — Лопнуть можно.

Пашка не ответил. Удивленный, Борис поднял взгляд и увидел дрожащие губы товарища, его посеревшее лицо с бисеринками пота на лбу. Борис посмотрел в ту сторону, куда глядел Пашка, и едва не вскрикнул: в каких-то тридцати метрах от них стоял на задних лапах медведь и так же, как они, лакомился малиной. И ловко получалось. Раскрывал пасть, одной лапой подтягивал куст, а другой встряхивал его, и добрая пригоршня малины вместе с сухими листьями оказывалась в его пасти. Медведь потешно плевался, крутил головой — листья ему были явно не по вкусу.

Борис подумал, что зверь их не видит. И ошибся. Медведь изредка добродушно и не без любопытства косился на них, как-то иронически фыркал, но обеда своего не прерывал.

Не сговариваясь, они оба попятились и боком-боком, едва передвигая ногами, двинулись к ружьям. Медведь опять остался к ним равнодушен. Правда, когда они вскинули ружья, удостоил более продолжительным взглядом, будто говоря: «Идите-ка вы, молодцы, отсюда подобру-поздорову, не мешайте мне».

И они ушли. И долго петляли от страху, пока окончательно не сбились с пути. Лес поредел, под ногами зачавкала трясина. Пришлось перескакивать с кочки на кочку, проваливаясь то одной, то другой ногой в отвратительную жижу. И так целый час.