Коварный искуситель - Моника Маккарти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Губы Лахлана прочертили огненную дорожку на нежной, чувствительной коже ее шеи. Руки скользнули вверх от узенькой талии к груди, и тело его пронзила молния вожделения, когда мягкие холмики своей тяжестью легли в его ладони. Он чувствовал, как напряглись соски, наливаясь каменной твердостью. И ощущения были невероятными: какая роскошь, спелость под его пальцами! Он жаждал мять их, гладить, приподнимать ладонями, ласкать, теребить и растирать пальцами напряженные бусины сосков.
Легкий вздох удовольствия, который слетел с ее губ, привел его в исступление. Он умирал от желания: так хотелось ласкать губами обнаженную кожу, а языком и зубами – затвердевшие соски. Он знал, что овладеет ею: это неотвратимо, всего лишь вопрос времени… Он мечтал о ней два года, и теперь она будет принадлежать ему…
Его губы скользнули ниже, к раскрытому вороту рубашки. Подбородком сдвинув ткань в сторону, он собирался усладить взгляд зрелищем нежной молочно-белой кожи… И застыл. Все внутри у него вдруг замерло – дыхание, бешеный ритм сердца, напор страсти…
Туман вмиг рассеялся, зрение обрело привычную четкость, и, выпрямившись, он сдвинул ткань, едва не разорвав ворот, чтобы рассмотреть как следует то, что увидел. Нет, ошибки не было: темные кровоподтеки там и сям уродовали совершенство кожи, бледной, как слоновая кость.
Следы пальцев.
Его сердце забилось так, что едва не выскочило из груди. На смену страсти явилось другое желание, столь же властное и неодолимое: желание убить.
Должно быть, Белла догадалась, что привлекло его внимание. Отпрянув с тихим вскриком, она схватилась за ворот рубашки, пытаясь прикрыться, но только Лахлан не собирался отступать. Схватив ее за руки и вынудив смотреть в глаза, с холодной яростью он потребовал ответа:
– Кто сделал это с вами? Кто посмел причинить вам боль?
Белла снова пребывала в другом мире, там, где царили чувства и наслаждения, каких она доселе не ведала. Жар поцелуев. Крепкие объятия. Ощущение мужского тела рядом. Слишком много всего.
И слишком хорошо.
Она так долго была одна, что тело откликнулось. Не такая она сильная, чтобы сопротивляться. Тюремное заключение изменило ее больше, чем она была готова признать. Она стала слабой, жалкой, а он был воплощением силы.
Однако она знала, что этот жар, этот чувственный голод – следствие не одного лишь заключения. Дело в Лахлане. Только он был способен свести ее с ума, превратить в распутницу.
Она никогда не отвечала мужчине с таким пылом. Не понимала этого раньше, не понимала и сейчас. Разница была лишь в том, что теперь ей было все равно, поэтому она уступила, отпустила себя на волю восхитительных переживаний, отдалась в руки мужчины – пусть делает с ней что хочет. Как долго в ее душе царила пустота. Теперь, с ним, она снова почувствовала себя живой.
Лахлан разжег в ней своими ласками и поцелуями пламя. И вот уже казалось, что рай близко, но тут ее грубо свергли с небес на землю. «Кто посмел причинить вам боль?»
Она поскорее запахнула разорванные края ворота, но скрыть обиду было не так легко.
– Пустяк, – сказала Белла, глядя в сторону, – да и не ваша это забота.
– Сейчас, выходит, что уже моя, – возразил Лахлан.
Беллу не обманул его бесстрастный тон. Лахлан был в ярости. Она взглянула из-под ресниц и ужаснулась, встретив пристальный, холодный взгляд зеленых глаз наемного убийцы. Таким она его и помнила – холодным и безжалостным. Ощущение опасности витало вокруг него по-прежнему.
Она и не знала, что Саймон оставил на ней отметины. Этим утром он явился в ее камеру задолго до рассвета. Ввиду ее скорого отъезда он уже не пытался любезничать, как бывало в череде его бесплодных попыток завлечь Беллу к себе в постель. Он пообещал, что уговорит их не заставлять ее принимать обет – если она уступит. Белла отказалась, и он перешел от «просьбы» к другим мерам: стал терзать и щипать ее груди своими грубыми ручищами, зажал ей рот своей зловонной пастью так, что она начала задыхаться, и попытался пробраться к местечку между ног.
Угроза насилия висела над ней как топор, и она не на шутку испугалась, когда он принялся толкать ее о каменную стену. Он мог бы разбить ей спину, однако в итоге сдался и отпустил ее, поскольку не дождался никакой реакции.
В конце концов, ей не привыкать: не хуже, чем все предыдущие годы. Видит Бог, она натерпелась. Так почему же сейчас, когда Лахлан стал свидетелем ее позора, она сгорает от стыда?
Белла смахнула непрошеную слезинку. Вот глупость. Какая ему разница?
– Мой тюремщик, сэр Саймон Фитцхью.
Он сверлил ее взглядом, зловещим и непреклонным как гранит.
– Он вас насиловал?
От его бесцветного голоса у нее поползли мурашки. Белла покачала головой, глядя себе под ноги, и попыталась изобразить улыбку:
– Нет, титул имеет свои преимущества.
Лахлан видел ее показную браваду. Его способность легко читать в ее душе сводила Беллу с ума.
– Но он вас домогался?
Ей больше не хотелось об этом говорить, не нравилась настойчивость его расспросов, его пристальный взгляд – когда она заставляла себя поднять глаза.
– Это было грубое животное, которое время от времени забывалось. Все закончилось, и слава богу. Уже ничего не исправить; так что я просто хочу забыть.
И это правда. Отныне Саймон не имеет над ней власти и скоро станет еще одним дурным воспоминанием.
Вот если бы она с такой же легкостью могла забыть Лахлана! До сих пор от его поцелуев горели распухшие губы, дрожали руки. Она ощущала тяжесть в груди и ноющую боль между ног. Колючая щетина оцарапала кожу. Как ему удалось произвести в ней столь опустошительные перемены, заставить почувствовать себя слабой и беззащитной?
– Мне жаль, очень жаль, что вам пришлось пройти через это!
– Тогда отвезите меня к дочери! – Белла понимала, что играет на его чувстве вины, но ей было все равно.
Лахлан оставался спокойным, выражение его лица было непроницаемым и не давало возможности догадаться, о чем он думает.
Она собралась с силами, чтобы выбросить из головы мысли об этом испепеляющем поцелуе и вспомнить то, что действительно важно. Долой гордость; она сделала то, что требовали от нее тюремщики: она стала умолять.
– Прошу вас, Лахлан! Заклинаю, отвезите меня к Джоан! Я должна увидеться с дочерью!
Его лицо оставалось каменным: не дрогнул ни один мускул, ни
