Другой - Станислав Жейнов

— Вы топографически невоздержанны. Чего вам стоит, переместиться относительно центра на пару метров.

— Некуда там. И я тут нагрел…

— Нагрел — это уже теплее. Измельчайте присутствие, регрессируйте пространство, а-то ущипну.

Делать нечего, пришлось двигаться:

— Это не справедливо, туда, можно, было бросить Антона. Где он блин?.. Ну почему?.. — застонал я.

— Почему, почему! Потому что, закон такой! Да и, карабкаться ему потом, через тебя…

— Где он?

— Пошел индианок искать, и с концами. Заблудился… Заблудил в трех соснах… Вот! Это уже ландшафт… Так, теперь ты… Серега, ты тоже двигайся…

— Нормально… влезешь.

— Это не я придумал, друг. Есть правила размещения в палатках. Самый длинный ложится в угол, коленками на запад… вот сюда, вбок…

— Я туда не хочу, там сыро.

— Знаешь песню: "Я в холодной землянке с Ирой…"

— Давайте песни потом — а?! — зло сказал я.

— Ааа! — крикнул Сергей. — Больно, чего щепаешься, гад.

— Двигайся блин!

— За живот прямо… Больно же…

— Ничего. До свадьбы за живот! Хе-хе…

— Глеб, — позвал Сергей, когда уже стали засыпать.

— Это я.

— Индейцы — ваша работа?

— Откуда?

— Ты их нашел?

— Зачем?

— Глеб. Тогда иди дежурить. Один из них топором угрожал, ты же видел.

— Он не угрожал.

— Я не хочу, чтобы местные бомжи, за бутылку водки, голову оттяпали… Может нарики? Тревожные ребята. Дежурь, через три часа, сменю…

— Они не нападают ночью, да и так, у них по скальпам перебор — прошлогодние пересыхают, скальпоприемник перенесли, и цены хорошей, сейчас никто не дает…

— Кто они? Рыбаки, что ли, местные?

— Индейцы.

— Блин, Глеб, будь нормальным…

— Точно говорю — индейцы.

— Все, вали из палатки.

— Какой ты нудный.

— Иди, охраняй. Саша одна в палатке, а мы уснем… Я переживаю…

— Ну, рыбаки, рыбаки… Надо вот так, все испортить?

— Во-о-т, тогда смешно… А-то индейцы… Меня не проведешь…

Скоро в палатке показалась голова Антона, попробовал оглядеться в темноте, но не вышло, залез во внутрь, пополз на ощупь, — повсюду руки, ноги, вскрики, трудно сориентироваться.

— Так, а где я?..

— Куда?

— Осторожней!

— Если бы ты только знал за что сейчас схватился рукой…

— Давай уже сюда, — теряя терпение, сказал Сергей. — Тут твой мешок. В уголку тут, подле… ляжешь.

— А… там сыро. Палатка, там еще не высохла.

— Антон, не вари… Я трогал — сухо.

Где-то далеко прогремело. Я услышал, как над нами закачались деревья.

Спросил:

— Что там, Антон? Сильный ветер?

— Будет дождь. Звезд вообще не видно. Там так вспыхивает… дж… дж… Жалко, может, завтра не получится с "Долиной Идолов".

— Ничего. За один день, ведь, их не сопрут.

Ветер сильнее. Грохотало все ближе. Даже храп Сергея уже не заглушал раскатистой канонады. Вот-вот пойдет дождь. Хотелось услышать, как застучат по крыше первые капли. Когда, монотонно, забарабанит по палатке — засну. Шум дождя, всегда, вводит в некое подобие транса, действует, как снотворное.

Игорь заснул позже всех, долго ворочался, наконец, дыхание стало ровным, глубоким.

Дождь, так и не пошел, очень хотелось спать, но не получалось; я думал о Сашеньке, о Маше, о Сергее, потом об Игоре, вспоминал Журавлева, и тогда, почти, шептал слово "толерантность". Это его любимое слово. Вставлял его повсюду, по поводу и без. Оно написано на большом щите, там, дальше, за его палатками — Антон рассказывал… Тихо сказал: "толерантность" и перевернулся, на правый бок. Через пять минут я перевернусь на левый и опять скажу это слово. Оно въелось в мозг и мучает, не дает спать. Перед глазами Сашенька, она успокаивает, сложила ладони вместе, как тогда, и стало тепло; толерантность отвалилась от головы, с тупым звуком упала на землю. Я лежу на траве, солнце льется в глаза, и я жмурюсь. Веки стали тяжелыми, и я раздвигаю их пальцами. Темно. Появляется Журавлев; он пролезает в палатку и таится возле Игоря. Губы двигаются, хочет что-то сказать. Я знаю, что он скажет, уже слышу звук, отдельные буквы. Раздается стон. Горло его превратилось в глубокую пещеру, и оттуда, из глубины со страшным криком несется демон. Дракон. Тело покрыто шипами — даже глаза; как лохмотья из рук и ног торчат куски колючей проволоки, и та скрипит, шаркается об стены и скрипит, цепляется за камни, срывает кусочки и глыбы. Крик ужасный. Я проснулся, но крик не исчез. Где я? Что я?

— Игорь! Игорь! Проснись!

Сергей тормошил белоруса, но тот долго не приходил в себя:

— Просыпайся!.. Давай!.. Давай!.. Просыпайся!..

Игорь очнулся, но долго не мог отдышаться, будто бежал кросс:

— Что? Что?..

— Все! Все, успокоился?!

— Я в норме… все я в норме, — ответил Игорь, голосом человека, который совсем не в номе.

— Ребята, что случилось? Послышалось из другой палатки, и уже четче. — Кто кричит?!

Саша заглянула к нам:

— Что?

— Ничего, просто приснилось, — сказал Сергей. — Ничего страшного, иди спать.

Игорь встал перед входом, на колени, повернулся ко мне:

— Глеб, дай сигарету.

— Будешь курить?

— Угадай.

По дрожащему голосу белоруса, слышно, что его колотит, меня коснулась рука, почувствовал вибрацию.

Я спал в спортивных штанах, пачка в кармане, протянул ему последнюю сигарету. Игорь вышел из палатки.

— Как ты, Игорек? — спросила Саша.

— Хорошо зая, хорошо, иди спать…

— Мне страшно. Я не засну.

— Ложись на мое место, а я у тебя лягу — хорошо?

— Ладно. Ты только не кричи больше, знаешь, как испугалась?!

— Ну что ты? Я вот, совсем не испугался.

— Ты смелый.

— Ну, я же мужчина.

Сашина куртка зашелестела в проходе:

— Я к вам, можно?

— Ложись возле меня, — зевая сказал Сергей.

— Ну а как же… Обними меня, мне страшно. Слышишь, какой ветер поднялся на улице? И гремит, я такого грома еще не слышала.

— Да. Пройдет дождь, и опять станет тихо.

— Ты теплый, у тебя пузо теплое.

— До свадьбы за живот.

— Что?

— Так, просто вспомнил.

И еще через пол часа не заснул, как комок к горлу подступил, и дышать не давал. Она близко, и она не со мной. Может, уехать? Просто взять и уехать. Куда я отсюда денусь, на чем я?..

— Чего тесниться, — говорю. — Я тоже в ту палатку пойду.

Ответа не последовало, вместо этого сладко вздохнула Саша, Сергей захрапел. Я вышел из палатки, и в лицо ударил свежий холодный воздух. Белоруса не было в палатке, вгляделся в темноту, но не увидел его. Ни здесь, ни на пляже, и насколько просматривается берег, его нигде не видно.