Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский

– Все врачи – шарлатаны, – отозвался младший брат. – Я, когда лечился в позапрошлом году в Карлсбаде, кроме вод никаких лекарств и не принимал. Надо лечиться лишь природными средствами, здоровее будешь.

Николай Павлович согласился.

– Да, врачи нужны только женщинам. Вечно у них то мигрень, то стреляет где-нибудь, то нервы. Да еще и роды. А мужчина, тем более военный, должен не болеть и не думать о болячках. Чуть задумался – сразу хоть святых выноси.

– Сущая правда, Николя.

– К именинам должен поправиться.

– К именинам непременно поправлюсь.

– Получил я твои бумаги о награждении офицеров и повышении в званиях. Нескольких вычеркнул.

Михаил Павлович удивился.

– Отчего так? Я не представлял недостойных.

– Да? А Трубецкой? Шалопай, повеса. Место его на Кавказе, а не в наградных.

– Ну, допустим. А еще?

– Лермонтов. Ты забыл историю с детской саблей?

– Не забыл, конечно, но с тех пор он служит исправно и о нем я слышал только хвалебные отзывы.

– Говорят, обрюхатил Мусину-Пушкину.

– Кто говорит?

– Александр Христофорович. Сведения его точные. Муж отправил неверную жену за границу – там ее сестра, Аврора Демидова, родила мальчика. И Эмилия тоже рожать будет вдалеке от светских сплетен Петербурга.

– Да откуда же Александр Христофорович знает, что ребенок от Лермонтова? Нешто свечку при сем держал? – усмехнулся великий князь.

Николай Павлович хохотнул.

– Может, и держал – у него работа такая, наблюдать за всеми.

Младший брат продолжил:

– Даже если и от Лермонтова – что сие меняет? Он гусар, мужчина холостой. Мы с тобой женатые, а и то бывает…

Император насупился.

– Те-те-те, братец, говори, да не заговаривайся.

– Миль пардон, ваше императорское величество. Только я считаю, что Лермонтов достоин звания поручика.

Старший брат отступил.

– Хорошо, я еще подумаю.

Перешли на другие темы. Разговор продолжался часа полтора. Собираясь уезжать, император еще раз пожелал брату скорейшего выздоровления, а тот напомнил:

– Я прошу не вычеркивать Лермонтова из списков.

Николай Павлович огрызнулся незлобно:

– Дался тебе этот щелкопер! Если бы писал что хорошее, а то ведь так – подражания лорду Байрону, не более.

– Нет, его прозаические вещи очень недурны.

– А по-моему, чрезвычайно дурны – не по стилю, а по сути. Философия глупая, и герои скверные.

– Просто ты не хочешь простить ему те стишки по поводу смерти Пушкина.

Но монарх только отмахнулся.

– Вот еще, придумал! Стану я помнить о всяких мелких пакостях.

Но в конце концов он не пошел на обострение отношений с братом и своим высочайшим указом присвоил Лермонтову следующее звание.

4

Осень в Веймаре была тихая, безмятежная, теплая. Неширокая речка Ильм огибала городской парк, по преданию, спланированный самим Гете. В Веймаре он жил и работал, здесь и умер. Под ногами Мусиной-Пушкиной шуршали желтые листья. Так же, как она, тут гуляли Гете и Шиллер. Гете заведовал местным театром, Шиллер писал для него пьесы. В замке Бельведер и особняке фон Штейна жила великая княжна Мария Павловна – старшая сестра императора Николая I, вышедшая замуж за местного герцога. Иногда она гуляла с внуками в парке и однажды подошла к Эмилии Карловне: та сидела на лавочке и читала книгу. Обратилась по-русски:

– Добрый день. Вы сестра Авроры Демидовой?

Мусина-Пушкина поклонилась.

– Совершенно верно, ваше высочество.

– Я узнала вас – мы когда-то виделись в Баден-Бадене. Как себя чувствует Аврора Карловна?

– Хорошо, спасибо. Новорожденный слабенький, но врачи говорят, что опасности для жизни нет.

– А здоровье Павла Николаевича не лучше?

– К сожалению, похвастаться нечем. Вероятно, зиму проведем в Майнце – доктора советуют ему продолжать лечение в Висбадене.

– Понимаю. Но пока вы не уехали – приходите в нашу домовую церковь Марии Магдалины. Протоиерей Никита Ясновский очень проникновенно читает проповеди. Он у меня и библиотекарь. Захотите что-нибудь почитать – милости прошу.

– С превеликим удовольствием.

– Не стесняйтесь, я всегда рада соотечественникам. Чтобы окончательно не онемечиться. И хочу, чтобы внуки понимали по-русски. – Она посмотрела изучающе. – Вы ведь тоже ждете ребенка?

– Да, я на пятом месяце, – покраснела Эмилия Карловна.

– Значит, роды в марте?

– Нет, предположительно в начале апреля.

– Это все равно. Если возвратитесь из Майнца в Веймар, я вам посоветую хорошего акушера. Он хотя и старик, ему около семидесяти лет, принимал еще моих дочерей и сына, но успешно практикует до сих пор. Прославился тем, что у него ни одна из рожениц не умерла.

– Ваша доброта безгранична.

– Я люблю Аврору и Павла Николаевича и готова оказать знаки внимания также вам. Заходите по-свойски.

– Обязательно зайду.

К сожалению, дружба продлилась недолго – в первых числах декабря семейство Демидовых переехало в Майнц. Вот что писала Эмилия Карловна своей младшей сестре Алине в Стокгольм, где та жила с мужем – послом Испании в Швеции:

«Милая сестренка!

Я надеюсь, ты и твой супруг пребываете в здравии. Жаль, что не смогли навестить нас в Веймаре – славном городке, приютившем наше семейство с чудной теплотой. Вспоминаю о нем с неизбывной нежностью.

Майнц мне нравится много меньше. Он какой-то средневеково-скучный, хмурый, весь в себе. А Висбаден – наоборот, чересчур разгульный, шумный, от него болит голова. Впрочем, это субъективное ощущение.

Мне теперь все немило. Эту беременность я переношу крайне тяжело. Чувствую себя скверно и впадаю в крайности – то все время хочется пить и есть, то наоборот – аппетита нет, от всего мутит. Выхожу из дома нечасто – неприлично большой живот, я боялась даже, уж не двойня ли, но меня слушал местный доктор и сказал: бьется только одно сердечко.

Павлу Николаевичу не становится лучше, страшная одышка, еле ходит сам и, пройдя несколько шагов, весь в испарине. Мы с Аврорушкой готовимся к худшему. А зато Паша-маленький подокреп и поздоровел, улыбается и агукает весело. Мы ему не нарадуемся, дай Бог ему здоровья!

Все, заканчиваю писать – так устала, что перо валится из рук. Отвечай мне скорее, мне так одиноко бывает, и Владимир Алексеевич пишет из России чрезвычайно редко, только сообщая о здоровье детей. И других вестей не имею из Петербурга. А Карамзина и Додо куда-то пропали, им не до меня, видимо. Так хочу домой – просто выть готова!

Обнимаю, целую, твоя Милли».

5

Новый, 1840 год, Лермонтов вначале встретил у Карамзиных, где хотел увидеться со Щербатовой, но она не приехала. Затем вместе с Вяземским перебрался к Одоевским (Федор Сергеевич приходился двоюродным братом Александру Ивановичу, декабристу, умершему на Кавказе), у них традиционно собиралась пишущая братия – журналисты и писатели: пили пунш и перемывали косточки светским львам и львицам. Федор Сергеевич сообщил Михаилу, что сегодня вечером он собирается на прием во французское посольство и уж там-то Щербатова будет наверняка.