Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка… - Михаил Казовский

– Да, но ведь я к французам не приглашен, – отозвался новоиспеченный поручик.

– Это дело решаемое, – уверенно ответил Вяземский. – Я сейчас напишу барону де Баранту, и тебя пригласят.

– Сомневаюсь. Он наверняка знает о моих скверных отношениях с его сыном Эрнестом.

– Ничего. Своего сына барон считает пустым мальчишкой и вертопрахом и не станет прислушиваться к его мнению. А тебя знает и не раз выражал восхищение твоей поэзией.

– Хорошо, попытаться можно.

И действительно: не успел поэт заявиться под утро к себе домой, как Андрей Иванович подал ему конверт с напечатанным на нем гербом Франции. Господин посол имел честь пригласить поручика Лермонтова на торжественный прием по случаю наступления Нового года. Михаил вздохнул.

– Эх, не избежать мне стычки с этим фалалеем. Впрочем, может быть, под боком у папочки он будет вести себя поскромнее.

У поэта слипались глаза, и, велев слуге разбудить его после полудня, а за это время привести в порядок парадный мундир, завалился спать.

Добираться до здания, где располагалось французское посольство (Миллионная улица, 25), было недалеко – по Большой Морской в сторону Марсова поля. У парадного подъезда сменяли друг друга позолоченные сани: высшая знать удостаивала вниманием представителей великой державы; многие покупали виллы в Ницце и Каннах. Не имея богатых саней для выезда, Лермонтов приехал на скромных со своим кучером, но оставил их раньше на квартал, чтобы не позориться, и пошел пешком. Предъявил приглашение, и его впустили. Скинул шинель и фуражку, постоял, пока лакей веничком сметал снег с сапог, дал ему на чай. По широкой лестнице, устланной ковром, не спеша поднялся в зеркальную залу. Народу было видимо-невидимо. Музыканты играли, сидя на балкончике, но никто не танцевал – это был прием, а не бал. Подавали шампанское, канапе на шпажках, фрукты и мороженое. Михаил прошелся по зале взад-вперед, затем по кругу, но Щербатовой не увидел. Он направился в диванную, где курили мужчины. Сразу столкнулся с Эрнестом де Барантом. Француз очень удивился.

– Как, вы тоже здесь?

– Коли вы верите своим глазам, сударь.

– Понимаю: отец восхищается вашей поэзией. Я не столь силен в русском языке и оценить ее по достоинству не могу. Но скажите, правда ли, что в стихотворении на смерть Пушкина вы уничижительно отзываетесь о французской нации?

– Ничего подобного. С чего вы взяли?

– Мне перевели. Вроде бы французы, по-вашему, совершенно не понимают русской культуры и убили русского гения.

– Вам перевели извращенно. Эти слова у меня относятся только к одному человеку – Дантесу. Именно он не знал, на что руку поднимал.

– Если так, то другое дело. Впрочем, согласитесь, Дантеса тоже можно понять. Предположим, вы живете в Париже, служите в русской миссии. И влюбляетесь в жену какого-нибудь француза. Он вас вызывает стреляться. Вы его убиваете. А потом выясняется, что убитый – гений Франции. Но для вас он просто соперник в жизни и на дуэли. Или я не прав?

Михаил усмехнулся.

– Просто вы рассуждаете как француз, а я как русский.

Эрнест продолжил:

– Или, скажем, мадам Щербатова. И вы, и я в нее влюблены. Чтобы разрешить этот спор, мы стреляемся. Я вас убиваю. Должен ли я думать, что вы тоже русский гений и поэтому вне законов чести?

Лермонтов перестал улыбаться и ответил хмуро:

– Я не гений и не выше законов чести. Так что если между нами случится ссора, а потом дуэль, можете стрелять не задумываясь. Как и я в вас. А уж там посмотрим, кто кого убьет.

Не покурив, Михаил коротко кивнул и покинул диванную комнату.

Без Щербатовой ему было скучно. Даже встреча с Вяземским не развеселила. Петр Андреевич, сидя в кресле, чистил серебряным ножичком яблоко. С некоторым самодовольством произнес:

– Ну, вот видите, шер ами, вас пригласили по моей просьбе, как я и обещал.

– К сожалению, Марии Алексеевны здесь нет.

– А, сие уж не в моей власти, голубчик. Да и на что сдалась вам эта хохлушка? Красива, не спорю, образованна и умна – несомненно, но уж очень молода и потому легкомысленна. Этим напоминает Наталью Николаевну Гончарову в юности. Получала удовольствие от любезностей светских хлыщей, плохо понимая, чем опасен свет. Это же клоака! Вот и получилось то, что получилось, обвинили бедняжку в супружеской неверности, высмеяли Пушкина. Гений защищался, как простой смертный. И погиб во цвете лет. Вы повторяете эти глупости. Слава богу, что Щербатова – не ваша жена. А не то назрела бы новая дуэль – ваша и Эрнеста.

– Может, и назреет еще, – зло бросил Лермонтов.

Вяземский едва не выронил яблоко.

– Вы с ума сошли! Не шутите так. Второй подобной смерти мы не переживем.

Михаил взял бокал шампанского, пригубил и задумчиво сказал:

– Переживете. Только бабушку жалко.

Петр Андреевич уставился на него сквозь очки.

– И не думайте даже. Заклинаю вас. Обещайте мне: никаких дуэлей.

Бывший корнет улыбнулся.

– Обещаю, что сегодня дуэли не будет. Все же Новый год и какие-то надежды на будущее. Но на большее время не могу зарекаться.

Вяземский с горечью покачал головой.

– Вы мальчишка! Как не совестно так себя вести при большом таланте? И трагический пример Пушкина ничему вас не учит.

– А кого вообще учат чужие примеры? Каждому нравится набивать шишки самому.

Лермонтов покинул Вяземского и почти сразу наткнулся на Ростопчину. Чокнулись бокалами, поздравили друг друга с наступившим Новым годом. Поэтесса затараторила: она собрала все свои лучшие стихи и на днях отнесет цензору на предмет издания книжки. А когда будет книжка у Лермонтова?

Он сказал рассеянно:

– Обещают в новом году… Вы не знаете, отчего не приехала Мэри?

От такой перемены темы у Додо появилось на лице недоумение.

– Я не знаю. У нее хворал Миша – может быть, поэтому? Неужели вы влюбились в Щербатову? Не успела Милли уехать…

Поэт насупился.

– Не упоминайте. Слишком тяжело. Я стараюсь клин выбить клином.

Ростопчина вздохнула.

– Ах, вы несчастный! И когда вы только угомонитесь?

– При жизни никогда. – Он комически сморщил нос. – А до смерти совсем немного осталось. Думаю, лет семь, не больше.

– Отчего вы так решили?

– У меня свои счеты.

– Вы несносный меланхолик!

Прогулявшись по зале и уже решив уезжать, Лермонтов неожиданно столкнулся с Валуевым – тот стоял около жены, кушавшей мороженое.

– О, Мишель! Как я рад встретиться с тобой. Хоть одно умное лицо среди этой серой массы.

– Ты мне льстишь: у меня сегодня лицо тоже не подарок.

– Неприятности?

– Мелкие. Это неважно. Как твои дела?

– Слава богу, неплохо. Жду очередной поездки с поручениями в Европу.

– Собираешься ехать с Машей?

– Разумеется. Как я без нее?