Страна воров на дороге в светлое будущее - Станислав Говорухин

21 сентября — полное запрещение свободы слова.

Полное, но не окончательное. Перед «свободными» выборами власти будут делать все, чтобы создать видимость равных возможностей. На экране иногда начнут появляться люди, которые, трясясь от страха, запинаясь и озираясь по сторонам, будут излагать «свое мнение».

На самом деле свободу слова, за которую мы так боролись, уже похоронили. Препарировали на кусочки и закопали в разных местах.

Вернемся к 4 октября.

Так что же на самом деле происходило в Белом Доме?

Показания свидетелей

Отец Никон.

— Вы, батюшка, были до конца?

— Нас вывели в полшестого вечера.

— Не отнимут теперь у вас приход?

— Ой, да кто там, кроме меня, дурака, будет службы служить в моем нищем приходе?

— А от церковного вашего начальства не попадет?

— Я остался в Белом Доме с разрешения и благословения Патриарха.

— Что вас больше всего потрясло, батюшка, в эти дни?

Отец Никон задумался:

— Я видел там столько прекрасных русских людей! Вы знаете, я даже крестил двух девочек…

— Крестили?

— Да. Двух работниц с кухни. Решили девочки окреститься… Мы уж понимали — штурм будет…

— Скажите, батюшка, вы хоть одну винтовку видели в Белом Доме?

— Винтовка-то вам зачем?

Я объяснил отцу Никону, что в средствах массовой информации распространили сообщение: снайпер из Белого Дома убил 9-летнего мальчика.

— Нет, винтовки в Белом Доме я не видел. Ни у кого. Винтовку от автомата я бы отличил. Вот с СЭВа и гостиницы «Мир» действительно с 8 утра начали стрелять снайперы. Но правительственные.

— А у депутатов в руках вы видели оружие?

— Нет, не видел. Может быть, у кого-нибудь из депутатов-военных… не знаю.

— Что еще добавите, батюшка?

— Они — клятвоотступники. Пусть Конституция плохая. Но Ельцин клялся на этой, плохой Конституции. Почему же он не попросил, чтобы ему принесли хорошую, американскую?..

Ирина Викторовна, депутат.

— В руках у кого-нибудь из депутатов было оружие?

— Нет, нет, что вы! Некоторые просили выдать им, но Руслан, я сама слышала, кричал: «Наше оружие — Конституция!».

— Ирина Викторовна, вы знаете, что в «Известиях» опубликован рассказ журналиста Терехова? Как он по приказу Руцкого пошел с белым флагом, а внизу какие-то люди отняли у него флаг, уложили на пол и не дали выйти.

— Не верю. Мы, женщины-депутаты, сидели в зале Совета Национальностей (он не простреливался). Мы даже пели. И тут Руслан объявил, что Терехов, пошедший парламентером, погиб. Мы почтили его память.

(Темную историю с Тереховым я выяснял подробно. Время его похода, сообщенное им самим, свидетельства очевидцев убеждают: Терехова внизу могли остановить только десантники. Цоколь и первый этаж были заняты десантниками и «Альфой». Еще одна «утка»!)

— Ирина Викторовна, сколько было людей в Белом Доме?

— Думаю, около двух тысяч. Более двухсот депутатов, сотрудники и сотрудницы аппарата, из каждой комиссии и Комитета были люди, бухгалтерия, работницы кухни, продавцы, уборщицы, мальчики-комсомольцы с Украины и других городов, защитники Белого Дома…

— Почему же не ушли женщины?

— Нас гнали, но ни одна не ушла. Я, например, думала, поддержит общественность, там ведь тоже есть женщины… и мы сможем вести переговоры в более достойном положении…

— Теперь вы знаете, как эта «общественность» вас поддержала?

— Да, рассказывали.

— Когда все кончилось, что вы чувствовали?

— Омерзение. Поверьте, страха не было, только — омерзение…

Ирина Неклюдова, 23 года, сотрудница Комитета.

— Вы были до конца, Ира? Почему не ушли?

— Ну, мне казалось, что это как бы… последний островок Свободы… Боролись ведь не за должности, тем более я…

Спросил у Ирины про снайперскую винтовку.

— Нет, нет. В Доме не могло быть. Да никто бы и не высунулся, когда начали стрелять. Неделю назад, когда маршировал отряд казаков, у одного, что шел впереди, было ружье. Но в Доме — нет, не могло быть.

— Были ли в Доме дети?

— Три или четыре ребенка… По крайней мере, я видела троих или четверых. И очень много мальчишек от 14 до 16 лет.

— У них было оружие?

— Нет. Да, вот еще, когда нас выводили, я даже двух бабулек видела — лет по 65.

— Самое сильное впечатление?

— Мы ведь не знали про пожар. Когда нас вывели на улицу, мы увидели, что весь Дом горит. Это было ужасно! Гекачеписты до такого не додумались. Я и в позапрошлом августе была в этом Доме. Есть с чем сравнивать.

Господин Х. Фамилию просил не называть.

— Всю ночь крутили шарманку — ездил автомобиль с громкоговорителем, уговаривали выйти, обещали хорошие зарплаты и трудоустройство… Те, кто был на войне, смеялись — точно так же вели себя на фронте немцы: «Рус, сдавайся!» Реакция, конечно, была обратная. У всех — у уборщиц, у охраны.

Вообще как бы наблюдался взлет национального самосознания. С 1945 года ничего подобного не испытывали в России.

Я наблюдал около 20 телефонных звонков по радиотелефону. Можно было поговорить минуту-две. Никто не пожаловался. А люди не были дома по пять, по шесть суток. Представляю, что творилось на другом конце провода.

Чувства смятения у кого-либо — от секретарш до депутатов — я не наблюдал. Все ощущали, что исполняют свой долг, защищают Конституцию…

Ночью к Руцкому пробился какой-то военный. Сказал, что есть приказ о ракетно-бомбовом ударе. Но нет ни одной части, которая бы согласилась его исполнить.

Тамара Александровна, депутат.

— Как вы думаете, кто я по профессии? Коневод. Вот такая у меня редкая для женщины профессия. У нас под Железноводском потрясающий, известный на весь мир конный завод. Приезжайте!

— Обязательно. Я очень люблю лошадей.

— Еще бы. Они лучше, чем люди, правда?

— Что вы делали, как вели себя до и во время штурма?

— В ночь перед штурмом мы уговаривали женщин и детей уйти. Ни в какую! Знаете, там было так много удивительных людей! Особенно женщины вели себя замечательно, помогали друг другу.

— Вы сказали: дети. Что это были за дети?

— Комсомольцы. У них был съезд и слет… Целый отряд приехал сюда. Жили в палатках. Когда пошли дожди, их пустили в здание. Потом уж выгнать их не смогли.

— У них было оружие?

— Что вы!

— Мог ли снайпер стрелять из Белого Дома?

— Да ладно вам! Кто бы смог поднять голову хотя бы на уровень подоконника? Передвигались ползком. Вообще в Доме была масса безоружных людей. Они просили оружие, им не дали.

— Кого вы считаете главным виновником?

— Я была в Европарламенте, там такой порядок — на каждого оператора, который показал депутата в недостойном виде, налагается крупный штраф… А нас как показывали, помните? Специально разжигали ненависть к нам.

— Какое самое сильное впечатление?

— Дайте подумать… Жизнь у меня была нелегкая. Я родилась в бомбоубежище, в Москве в 1941 году. В том августе была здесь, в Белом Доме. Второй путч пережила. Но тогда… Сейчас все было страшнее. Я, пожалуй, отвечу на ваш вопрос — о самом сильном впечатлении. Меня окрестили 3 октября. Я ведь была некрещеная. Крестил меня священник Алексей Злобин, отец Алексий. Вот это была незабываемая минута…

Таня Кузнецова.

— Ночью мы с девочками решили: утром пойдем домой, у нас дома дети, мы не имеем права оставлять их сиротами. Но уже рано утром началась стрельба, подъехали бронетранспортеры, стреляли во все, что двигалось…

— Таня! Огонь из пушек и всех видов стрелкового оружия велся в основном по верхним этажам, начиная с третьего. Говорят, там не было людей?

— Вы что? Там-то и были. Мы сидели в зале Совета Национальностей. Одна девочка мне говорит: «Пойдем, я знаю безопасное место». Мы, дрожа от страха, поднялись на седьмой этаж.

Там, в тесном закутке, прижавшись друг к другу, сидели женщины — работницы кухни. В темноте. Боже! Там было так страшно! Я говорю: «Пойдем, пойдем отсюда!». Не знаю, остался ли там кто-нибудь в живых…

По опросам свидетелей, на верхних, выше третьего, этажах людей было больше, чем на нижних. Те, кто находились выше тринадцатого этажа и уцелели после обстрела, должны были просто сгореть в огне. Тринадцатый этаж был объят пламенем.

Маленькое отступление.

4 октября, стоя на мосту перед горящим парламентом, я принял решение выйти из Союза кинематографистов. Сразу вслед за этим решением почувствовал страшное облегчение — будто очистился.

Кто-то их моих бывших коллег одобрил решение, большинство, разумеется — нет.