Большие надежды (без указания переводчика) - Чарльз Диккенс

Онъ подалъ мнѣ измятую афишку одного изъ мелкихъ столичныхъ театровъ, гласившую о дебютѣ «знаменитаго провинціальнаго актёра-любителя, необыкновенная игра котораго въ первомъ трагическомъ произведеніи нашего національнаго барда надѣлала много шуму въ кружкахъ цѣнителей драматическаго искусства.»

— Былъ ли ты на его представленіи, Джо? спросилъ я.

— Былъ, отвѣтилъ онъ съ торжественнымъ выраженіемъ.

— И дѣйствительно онъ надѣлалъ шуму?

— То-есть… какъ бы вамъ сказать… правда, шуму было немало и апельсинныя корки сыпались на него градомъ; особенно, когда онъ, знаете, видитъ призракъ… И сами посудите, можно ли человѣку хорошо дѣлать свое дѣло, когда, среди самаго разговора съ призракомъ, ему то-и-дѣло, кричатъ «аминь». Положимъ, человѣкъ имѣлъ несчастье быть прежде духовнымъ лицомъ, прибавилъ Джо, понижая голосъ и продолжая говорить тономъ сочувствія и убѣжденія: — но, вѣдь, это же не причина мѣшать ему въ подобную минуту. А если уже тѣнь отца не должна занимать всего его вниманія, то, что жь должно? Да къ-тому жь еще его траурная шапочка, какъ на грѣхъ, была такъ мала, что перья перевѣшивали, и она то-и-дѣло сваливалась съ головы.

Въ эту минуту, на лицѣ Джо выразилось что-то страшное, какъ-будто онъ самъ завидѣлъ привидѣніе. Я по этому догадался, что Гербертъ вошелъ въ комнату. Я представилъ ему Джо и онъ протянулъ ему руку, но послѣдній попятился, упорно держась обѣими руками за свое гнѣздо.

— Вашъ покорный слуга, сэръ, сказалъ Джо: — позвольте выразить мою надежду, что вы и Пипъ…

Здѣсь его взоръ остановился на Пейерѣ, ставившемъ жареный хлѣбъ на столъ, и онъ ужь былъ готовъ причесть его въ нашей семьѣ, какъ встрѣтилъ мой взглядъ и, сконфузившись, продолжалъ:

— То-есть, я хотѣлъ освѣдомиться, какъ вы оба джентльмена… вѣкъ ваше здоровье, какъ вы поживаете въ этомъ тѣсномъ, душномъ углу? Ибо, хотя эта гостиница, можетъ-быть, и очень-хороша для Лондона, но, прибавилъ онъ довѣрчивымъ шопотомъ: — я бы, съ вашего позволенія, не сталъ бы и свиней въ ней держать, то-есть, еслибъ я хотѣлъ откармливать ихъ, чтобъ мясо было повкуснѣе.

Произнеся эту похвалу нашему жилищу и выразивъ, мимоходомъ, наклонность называть меня сэромъ, Джо получилъ приглашеніе сѣсть къ столу и пришелъ въ недоумѣніе, куда ему дѣвать свою шляпу. Глядя на его хлопоты, можно было бы подумать, что она можетъ покоиться на предметахъ, только очень-рѣдко встрѣчающихся въ природѣ. Наконецъ, онъ помѣстилъ ее на выступавшемъ углу камина, откуда она безпрестанно падала.

— Чего вы желаете, мистеръ Гарджери, кофе или чаю? спросилъ Гербертъ, который всегда распоряжался за чайнымъ столомъ.

— Чувствительно вамъ благодаренъ, сэръ, отвѣтилъ Джо, держась прямо, какъ палка. — Чего пожалуете-съ.

— Такъ хотите кофе?

— Благодарю васъ, сэръ, отвѣтилъ Джо, явно-огорченный предложеніемъ: — если ужь вамъ такъ угодно, я не намѣренъ противорѣчить. Но не находите ли вы, что кофе слишкомъ насыщаетъ.

— Такъ, значитъ, чаю? сказалъ Гербертъ, наливая ему чашку.

Въ эту минуту шляпа Джо, стоявшая на каминѣ, упала; онъ вскочилъ, поднялъ ее и снова поставилъ на то же самое мѣсто, и поставилъ такъ, будто основныя правила общежитія требовали, чтобъ она вскорости снова упала.

— Когда вы пріѣхали, мистеръ Гарджери?

— Позвольте, кажется, вчера вечеромъ? сказалъ Джо, нринимаясь кашлять въ кулакъ, какъ-будто успѣлъ съ своего пріѣзда схватить коклюшъ. — Нѣтъ, нѣтъ, это было не вчера; а, впрочемъ, позвольте, позвольте — да, да, точно вчера вечеромъ.

Эти послѣднія слова онъ произнесъ съ выраженіемъ строгаго безпристрастія.

— А успѣли ли вы видѣть что-нибудь изъ достопримѣчательностей Лондона?

— О, да, сэръ, сказалъ Джо: — мы съ Уопселемъ прямо отправились въ желѣзные ряды, да только они не очень-то похожи на тѣ картинки, что рисуютъ на объявленіяхъ, прибитыхъ вездѣ на лавкахъ, тѣ… того… знаете ли, больно алхитектурнурнурны.

Я право полагаю, что Джо еще протянулъ бы это слово (отлично-выражавшее по мнѣ нѣкотораго рода архитектуру), еслибъ его вниманіе не было отвлечено новымъ паденіемъ шляпы. Дѣйствительно, эта несчастная шляпа требовала постояннаго его вниманія и неимовѣрнаго проворства и ловкости. Вообще, это была прелюбопытная игра. Онъ то подскакивалъ въ шляпѣ и ловко подымалъ ее съ полу, то искусно ловилъ ее на-лету. Наконедъ, онъ уронилъ ее въ полоскательную чашку, откуда мнѣ пришлось ее спасать.

Что касается воротника его рубашки, то онъ страшно давилъ ему горло. Непостижимо, отчего этотъ человѣкъ, не сдавивъ себѣ горло до безчувствія, не считалъ себя прилично-одѣтымъ? Отчего онъ полагалъ необходимымъ искупить страданіемъ свое праздничное одѣяніе? Кончивъ свою игру, со шляпою, онъ впалъ въ такую задумчивость, такъ страшно вылупилъ глаза и кашлялъ, такъ смѣшно сидѣлъ на стулѣ и ронялъ себѣ на колѣни, по-крайней-мѣрѣ, половину своей ѣды, что я отъ души обрадовался, когда Гербертъ ушелъ въ Сити.

У меня не доставало ни ума, ни души, чтобъ почувствовать, что я самъ всему виною; еслибъ я обходился съ Джо не такъ сухо, то и онъ не велъ бы себя такъ странно; напротивъ, я начиналъ на него сердиться и выходить изъ себя.

— Теперь мы одни, сэръ… началъ Джо.

— Дхо, перебилъ я его угрюмо:- какъ можешь ты меня называть сэромъ?

Джо пристально посмотрѣлъ на меня и что-то, въ родѣ упрека, блеснуло въ его глазахъ. Несмотря на мое нелѣпое настроеніе духа, я не могъ не почувствовать, что во взорахъ его проглядывало достоинство.

— Теперь мы одни, продолжалъ Джо:- и такъ-какъ я намѣреваюсь остаться здѣсь очень-недолго, то лучше прямо приступлю къ цѣли моего пріѣзда, доставившаго мнѣ честь васъ видѣть. Ибо, прибавилъ онъ: — повѣрьте, еслибъ я этимъ не желалъ вамъ услужить, то никогда не обезпокоилъ бы джентльменовъ въ ихъ собственномъ домѣ.

Мнѣ такъ не хотѣлось опять встрѣтить взглядъ Джо, что я ничего не возразилъ на его слова.

— Ну, сэръ, продолжалъ Джо: — вотъ въ чемъ дѣло. Сижу я намедни у «Лихихъ Бурлаковъ», Пипъ (когда онъ хотѣлъ быть дружественнымъ, то называлъ меня Пипомъ, иначе же, изъ приличья, сэромъ), вдругъ пріѣзжаетъ Пёмбельчукъ въ своей одноколкѣ. Онъ самый, продолжалъ Джо, совершенно удаляясь отъ своего предмета: — часто досаждаетъ мнѣ: знаете, увѣряетъ весь городъ, будто бы это онъ былъ вашимъ товарищемъ и другомъ въ юности вашей.

— Вздоръ, Джо! Вѣдь, ты знаешь, что ты былъ единственнымъ моимъ другомъ и товарищемъ.

— Какъ же, я это не хуже васъ знаю, хотя теперь ужь все-равно, проговорилъ Джо, слегка качая головою. — Ну, Пипъ, вотъ этотъ самый Пёмбельчукъ подходитъ к мнѣ у «Бурлаковъ» — вы знаете, сэръ, какая отрада рабочему, человѣку выпить пивца и выкурить трубочку — и говоритъ онъ мнѣ: «Джозефъ, миссъ Гавишамъ желаетъ, значитъ, съ тобою переговорить».

— Миссъ Гавишамъ, Джо?

— «Она желаетъ, говоритъ, переговорить».

Джо на минуту остановился и устремилъ глаза на потолокъ.

— Не-уже-ли, Джо? Пожалуйста, продолжай.

— Вотъ, на другой день, сэръ, сказалъ Джо, смотря на меня: — я почистился, взялъ, да и пошелъ къ миссъ А.

— Миссъ А? Миссъ Гавишамъ ты хочешь сказать?

— Да, къ миссъ А, миссъ Гавишамъ тожь, отвѣчалъ Джо, съ такимъ формальнымъ видомъ, какъ-будто онъ диктовалъ свое завѣщаніе. — Вотъ, что она мнѣ сказала: «Мистеръ Гарджери, вы, говоритъ, въ перепискѣ съ мистеромъ Пипомъ». Получивъ, однажды, отъ тебя письмо, я отвѣчалъ: «точно такъ-съ, сударыня». «Ну, такъ не скажете ли вы ему въ письмѣ, говоритъ, что Эстелла пріѣхала и желала бы его видѣть»?

Я чувствовалъ, что, взглянувъ на Джо, сильно покраснѣлъ. Одна изъ причинъ, заставившихъ меня покраснѣть, было сознаніе, что еслибъ я зналъ, съ какимъ порученіемъ пріѣхалъ Джо, я бы его принялъ совершенно иначе.

— Просилъ я Бидди написать вамъ, воротясь домой, да она какъ-то неохотно бралась за перо. «Я знаю, говоритъ, онъ очень будетъ радъ это слышать отъ васъ самихъ, къ-тому же, вы очень желаете его видѣть. Сегодня праздникъ; поѣзжайте-ка». Вотъ я и кончилъ, сэръ, прибавилъ Джо, вставая съ мѣста. — Желаю вамъ, Пипъ, чтобъ вы жили и поживали все счастливѣе-и-счастливѣе, дѣлались все славнѣе-и-славнѣе.

— Но, вѣдь, ты, Джо, не уходишь же сейчасъ?

— Да, я ухожу.

— Но, вѣдь, ты придешь обѣдать, Джо?

— Нѣтъ, отвѣчалъ Джо.

Наши глаза встрѣтились и «сэръ» замерло на устахъ благороднаго человѣка.

— Пипъ, старый дружище! сказалъ онъ, протянувъ мнѣ руку: — свѣтъ полонъ прощаній и разлукъ! И одинъ на свѣтѣ кузнецъ, другой — мѣдникъ, третій — золотильщикъ; вотъ между этими людьми и должны быть различія; но этимъ нечего огорчаться. Если кто-нибудь изъ насъ сегодня виноватъ, то это я. Я и ты, мы вмѣстѣ не можемъ быть въ Лондонѣ, и вообще нигдѣ, какъ посреди друзей, которые насъ понимаютъ. Не то, чтобъ я былъ гордъ — нѣтъ, но я хочу всегда хорошо поступать, и ты никогда болѣе меня не увидишь въ этомъ платьѣ. Я нехорошо дѣлаю, когда надѣваю это платье. Я нехорошо дѣлаю, когда оставляю кузницу, свою кухню или наши болота. Ты будешь гораздо-лучшаго обо мнѣ мнѣнія, вспоминая обо мнѣ въ моемъ обыкновенномъ, замаранномъ платьѣ съ молоткомъ въ рукѣ или трубкою въ зубахъ. Ты будешь гораздо-лучшаго обо мнѣ мнѣнія, если когда-нибудь пожелаешь со мною повидаться и, заглянувъ къ окошко кузницы, увидишь кузнеца Джо въ изношенномъ сожженномъ передникѣ и услышишь какъ онъ стучитъ своимъ молоткомъ по наковальнѣ. Мнѣ очень, очень-тяжело и грустно, но, мнѣ сдается, я наконецъ добрался-таки до истины. Ну, прощай, Пипъ, Христосъ съ тобою, старый дружище, Христосъ съ тобою!