Кто в тереме? - Лидия Луковцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бог, видимо, не мог простить Зое Васильевне жизни, прожитой в неверии, хоть и с соблюдением общечеловеческих законов, норм морали и нравственности. Он не хотел принимать во внимание того факта, что Зоино поколение воспитывалось исключительно в духе атеизма. Многие из ее поколения под старость резко озаботились спасением души, прониклись верой, причем искренне, и стали активно посещать церковь.
Зоя Васильевна пошла своим путем. Как истовый книгочей, она начала свой путь в поисках истины с художественной литературы, от исторических романов перешла к популярной литературе религиозной тематики, для объективности – и антирелигиозной, затем – к учебникам по религиоведению и словарям, и опять – к литературе художественной. Ее поиски истины, в итоге, выразились в формуле «что-то есть».
Она, то есть, признала факт, о котором ей талдычили подруги в самом начале ее богоискательства. Люся называла это «что-то» – «Космос» или «Мироздание», поскольку добрую четверть своей жизни посвятила работе в планетарии. Мила говорила «Судьба» и «Высшие Силы», поскольку была дамой суеверной. Если ей рассказывали что-то о человеке незнакомом, первый вопрос Милы звучал: «А кто он по гороскопу?»
Про всех своих знакомых она была в курсе, кто есть кто, и по какой причине с ним (ней) произошло то-то и то-то. И только потом, исходя из получаемых сведений, трактовала события жизни людей, о которых рассказывали.
Зоя же однажды решила для себя: пусть это будет Бог. То есть, уверовала. Тем более, что на протяжении всей жизни ощущала чье-то присутствие в своей судьбе. Ее кто-то незримо хранил, и благодаря этому из многих затруднительных и щекотливых ситуаций она выходила с честью.
В этой связи она припомнила «Двадцать седьмую теорему этики» братьев Стругацких, и привязала научно-фантастический роман к своей религиозной системе как еще один аргумент. Но, видимо, Господу ее умствование было не по душе: вера должна идти от сердца, а не от ума.
Как-то не возникало у них с Зоей Васильевной взаимопонимания, духовной близости, и она винила себя, комплексовала, называла себя полуверком и стеснялась обращаться с просьбами. Как-то выкручивалась своими силами. Просьбы ее, по большей части, касались бытовой техники.
Соседка Зои Васильевны – Калерия Герасимовна, когда складывались в жизни тяжелые обстоятельства, ну хоть волком вой, говаривала:
– Вот пойду и прыгну с крыши!
На это муж ей отвечал:
– Раз есть желание – прыгай!
Впору было и Зое теперь идти прыгать с крыши, в таком она была отчаянии. У тонометра запала кнопка, намертво, ни туда – ни сюда.
– Ты ж, наверно, со всей дури на нее давишь, – ругался сын по телефону, – а к ней надо только прикасаться нежно. Это же электроника!
Он как раз был в отпуске и не бороздил океанские волны на своем лайнере, а топтал астраханскую землю, обретаясь у очередной жены. Истосковавшись по женской ласке, пока бороздил моря, мать навещать не торопился, дабы исполнить сыновний долг хотя бы из приличий.
Мать не обижалась: дети живут свою жизнь, а он был все же неплохим сыном. Если у детей нет потребности в общении с родителями – это проблема родителей. Значит, чего-то недодали в свое время или передали душевную черствость по наследству.
Между тем, в аптеке ей дали листочек с реквизитами мастерской, специализировавшейся на ремонте именно японской медицинской аппаратуры. Окрыленная Зоя Васильевна помчалась в маршрутке на другой конец города.
– На кнопку сильно давили, – констатировал мастер, обращаясь почему-то к другому мастеру, а не к Зое.
– Со всей дури? – робко уточнила Зоя Васильевна.
– Все ведь понимает, – сказал мастер, по-прежнему глядя на коллегу. Он был такой серьезный, суровой внешности.
Груз собственной никчемности давил на плечи бедной женщины сильнее, чем земное тяготение.
– Ох, эти женщины! – с мукой в голосе произнес мастер, опять же в пространство.
Он как бы давал понять Зое Васильевне, что она не одинока в своем диком, пещерном невежестве, не изолировал от прочих дочерей Евы. То есть, намекал великодушно, что для обитания в социуме Зоя Васильевна была еще не окончательно потеряна.
Поколдовав над аппаратом и переведя суровый взор на заказчицу, вымолвил:
– Я все же вам кнопку почистил.
– Сколько я вам должна? – спросила Зоя Васильевна, выдохнув с облегчением и щелкая замком кошелька.
– Нисколько. Я же ничего не делал.
– А за «почистил»? Проверка, то есть?
– Тестирование.
– Ну да, простите, – засмущалась женщина, опасаясь, что мастер опять утратит в нее веру.
У нее было чувство, что она попала в этот блистающий мир пластмассы, искусственных цветов в стильных кашпо и белокурой приемщицы в мини-мини юбке – прямо из пещеры, и на плечах у нее не пуховик, а бизонья шкура.
– Я прямо в коммунизм попала! – восхищенно воскликнула она, делая комплимент обоим мастерам и приемщице (менеджеру по чему-то там?) вкупе, защелкивая кошелек.
– Скорее, в японский капитализм, – милостиво промолвил другой мастер.
– Который с человеческим лицом?
– Это мы не в курсе. Может быть, мы как раз наблюдаем его звериный оскал, – созрел, наконец, до шутки ее мастер. Он, видимо, был нормальный, в-принципе, мужик. Просто, быть может, жена подпортила с утра настроение.
Домой женщина вернулась в состоянии эйфории. Ее вообще несложно было погрузить в состояние пионерского восторга, достаточно было лишь не обсчитать в супермаркете или не нахамить в присутственном месте.
Дома она поспешила померить давление, нежно прикоснулась к кнопке – та запала, и запала намертво. То гримасничал японский капитализм. Скалился во всю свою рожу. Правда, в качестве варианта можно было предположить, что это Бог по привычке проигнорировал утреннюю мольбу Зои Васильевны.
Малюсенький повод для оптимизма Зоя Васильевна все же сумела отыскать.
– Денег с меня все-таки не содрали, – говорила она, вытирая злые слезы обиды на свое беспросветное существование в эпоху этого проклятого технического прогресса, навестившей ее Люсе. – Эх, не в то время я родилась!
– Но ты же, по Милкиным расчетам, проживаешь шестую жизнь. Кто знает, может, в какой-то из своих предыдущих жизней ты как раз была светочем технического прогресса.
– Лучше бы мне быть светочем в теперешней жизни!
– Кто же нас спрашивает, песчинок малых! Только и забот у Вселенского разума.
– Отстань ты со своим Вселенским разумом!
– Поедешь к ним еще раз?
– Нет уж, дудки, – поежилась несчастная. – В конце концов, в аптеках этих тонометров – как грязи. Подумаешь, две тысячи… Ну, не двадцать же!
– Особенно,
