Отец Джо - Тони Хендра

— Черт! — он с отвращением мотнул коротко стриженой башкой.

Потом снова вскинул оружие и снова выстрелил; выстрел прозвучал как будто из глушителя. На этот раз птицу задело: она упала на поверхность воды, отчаянно трепыхаясь в предсмертных судорогах.

— Так те, сволочь!

По акценту можно было предположить, что это африканец; мне тут же вспомнился ненавистный Блэр. Я сделал над собой усилие, пытаясь проникнуться к парню добрыми чувствами. Бесполезно. Я ненавидел его. Возможно, тот это почувствовал. Когда я, окликнув его, поздоровался, он обернулся, но на приветствие не ответил.

— Видали? Получила у меня!

— Но… почему?

— Ненавижу этих сволочей!

И совсем даже не африканец, а британец с дальних рубежей Содружества. Mea culpa. Видно, монах решил, что мирянину надо прояснить насчет револьвера. Все еще держа палец на спусковом крючке, он мотнул оружием в мою сторону.

— Когда вступаешь в монастырскую общину, эту штуковину разрешают взять с собой.

— Вот как. Понятно.

Насколько я помню, личное оружие в Уставе святого Бенедикта не упоминается. Но стрелок уже потерял ко мне всякий интерес — показалась очередная жертва, изучавшая обеденное меню.

Когда я рассказал об этом эпизоде отцу Джо, на его лице вдруг появилось нехарактерное выражение категоричности, и он поджал большие бесформенные губы. Прямо Мэри Поппинс.

— Уверен, Господь знает, что делает, дорогой мой.

После того как у Карлы случился выкидыш, мы перестали драться. Поначалу это казалось благом независимо от того, какова была причина: уважение к умершему ребенку или обоюдное понимание того, что ссоры наши мелки по сравнению с произошедшей трагедией. Было еще и ощущение пустоты, некоторое время выглядевшее естественным, неотъемлемым, как часть траура — маленькая темная пустота на том месте, где раньше теплился огонек надежды.

Однако молчание и опустошенность не проходили, и мой мозг начала сверлить очередная мысль: мы не выясняем отношения потому, что нам попросту нечего больше сказать друг другу.

Драки были одним из способов нашего общения; однако независимо от того, к чему мы приходили, результаты никогда не были окончательными. Иногда наши сражения становились прелюдией к еще большей нежности или активным действиям. Таким мучительным способом мы высвобождались от подавляемого недовольства собственными отношениями, мы периодически окатывали друг друга ледяным душем до поры до времени скрываемой правды друг о друге, которая накапливалась в нас, достигая высокого давления. У других семейных пар были свои способы разрядки: они подначивали друг друга, ходили к психоаналитикам или вымещали зло на детях. Мы же обменивались тумаками. И обходилось без всяких последствий.

Теперь драки прекратились.

Может, мы перестали ссориться после выкидыша Карлы, а может, дошли уже до того, что единственным связующим звеном для нас было зачатие ребенка. И как только стало ясно, что это невозможно, нам стало не к чему стремиться, не о чем говорить, не из-за чего ссориться.

Как только подобная мысль пришла мне в голову — мысль очевидная, но я не хотел признаваться себе в этом, — я не мог отделаться от нее. А с ней пришла еще одна мысль, гораздо более ядовитая — она просачивалась через меня, как смертельный химикат, растекающийся по телу проклятого и приговоренного.

«Наказание».

Я не верил ни в одно ведомство, способное определить наказание такого нематериального свойства В течение долгих лет я видел, как другие нарушали нормы морали почище меня, а наградой им был еще больший успех. Кара полагалось разве что только за тяжкое уголовное преступление, совершенное при свидетелях.

И все же, следуя известной поговорке о том, что тот, кто знаком с грехом, является еще большим грешником, я не мог подавить жуткие мысли — мне казалось, что смерть ребенка рассматривалась высшим судом «там, наверху» как детоубийство. Неужели этому крошечному комочку мертворожденной невинности, несшему в себе семя самости, было отказано в попытке из-за моих грехов, неужели его выкинули по причине тридцати лет эгоизма и вероотступничества?

Мы жили в каком-то угаре. Противозаконные субстанции путешествовали по всевозможным выводящим каналам наших тел. Озерцо субстанций законных проследовало тем же путем. Не было разницы, между каким подходом выбирать: медицинским или религиозным. Они были всего лишь разными маршрутами к одной и той же цели: вине. Была ли вина моей? Или она была нашей?

В прежние времена подобное оружие массового уничтожения не имело сдерживающего фактора. Оно бы взорвалось, породив всевозможные конфликты. Но ничего такого не произошло. Мы с Карлой занялись каждый своими делами, разговаривали редко и еще реже делали что-либо вместе. Мы даже соблюдали вежливость по отношению друг к другу, что уж совсем никуда не годилось. Вежливость, эта сигнализация, оглушительно трезвонила в банке моей супружеской памяти.

Нас с Карлой связывало большое чувство. Но к нашей любви всегда что-нибудь да примешивалось, плетя свой заговор с целью задушить ее. Мы никак не могли избавиться от нашего «третьего лишнего», нашего Яго, этого Не-святого Духа.

Противоречивый, греховный католический писатель и его прекрасная темноволосая возлюбленная достигли… конца своего романа.

Меня как никогда потянуло в Квэр. Нет, то не было привычным желанием скрыться в трудную минуту у отца Джо. На этот раз я испытал тягу стихийную, почти непреодолимую.

Я шел по аллее, бледный после утомительного перелета; с мрачно нависавших огромных елей капал дождь, а монастырь выглядел еще более постаревшим и еще менее приветливым. И тогда мне в голову пришла мысль, которая в ней так и засела, пульсируя в такт шагам по зимней слякоти:

«Дома. Дома. Теперь ты дома…»

— Отец Джо, я хочу вернуть себе свою веру.

— Но не в моих силах дать тебе это, дорогой мой. И потом, уже сам факт твоего пребывания здесь говорит о том, что вера у тебя есть.

— Почему тогда я не могу поверить даже в это? Почему я вообще не в состоянии хоть во что-нибудь поверить? Я так устал от веры в ничто.

— Может… тебе исповедаться?

— Вот чудеса! А я, пока летел в самолете, как раз думал об этом. Мне столько всего придется рассказать. Но если честно… а разве ваши парни еще ходят на исповедь?

— «Наши парни» ходят. Теперь это называется «таинством примирения». Я так понимаю, сейчас в этом особой потребности уже нет.

Я остановился в гостевом доме; мы сидели у меня в комнате. Давненько я здесь не был. Внутри все осталось без изменений: те же коридоры с облупившейся краской, те же вытертые ковры и шаткая мебель, тот же дух набожности в гостиной. «Дома».

Отец Джо сел. Я опустился на колени, забыв, что это не в его обычае. Он жестом попросил меня встать, показывая на стул рядом потом взял мою руку, положил ее на подлокотник своего кресла и накрыл теплой ладонью. Совершенно ничего не изменилось.

Лицо у отца Джо оставалось все таким же подвижным, оно подергивалось и перекашивалось, набирая внутреннюю силу, однако не так резво, как во время оно. Отцу Джо исполнилось семьдесят девять, совсем недавно он перенес несколько операций — у него обнаружили рак простаты. Природа не наделила его атлетическими данными, он всегда казался слабым, но выглядел не так уж плохо. Видимо, наступило полное выздоровление — раковая опухоль не смогла перебороть жизненные силы отца Джо.

— Итак, дорогой мой, когда ты исповедовался в последний раз?

— Двадцать восемь лет назад.

— В чем ты хочешь признаться?

Я много размышлял над этим. Во время перелета мне не спалось — я все думал. Я думал в течение последних двух дней. И теперь в голове у меня образовалась пустота.

— Ну… В том, что я часто напивался и баловался наркотиками. Вступал в связь со многими женщинами, с которыми… в общем, по-всякому бывало. Подробности рассказывать?

— Нет, положимся на мое воображение.

— Значит… частенько богохульствовал… написал много чего такого, что причинило боль другим… и работал не так, как вы завещали: беззаветно и благодарно… потом, гордыня… много гордыни… и еще — чревоугодие… гнев, ярость и все такое в крупных масштабах… Про богохульство я уже говорил?

Отец Джо слегка сжал мою ладонь, останавливая.

— Хорошо, Тони, хорошо, дорогой мой. Понимаю — ты давно не исповедовался. Итак, ты причинил кому-нибудь боль? Взял ли у кого что-нибудь, представляющее ценность? Может, совершил преступление?

— Да, отец Джо, все это было. Я думаю… это я виноват в смерти ребенка. Мы с Карлой пытались… но ничего не получилось — ребенок умер. Мне кажется, это все алкоголь, наркотики… всякое зло во мне, которому конца-края не видно.

— Увы, дорогой мой, у женщин иногда случаются выкидыши.