Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным - Тимоти Снайдер

Ленинград не вымер от голода полностью, потому что местная советская власть действовала в городе и распределяла имевшийся хлеб, а также потому, что советское руководство пошло на риск и снабжало население продовольствием. Когда замерз лед на Ладожском озере, появилась дорога для выхода из города и продуктовых поставок в город. Той зимой температура опустилась до отметки минус сорок градусов, и при таких морозах в городе не было ни продовольствия, ни отопления, ни воды. Однако советская власть в городе не рухнула. НКВД продолжал аресты, допросы и ссылки. Заключенных также переправляли по Ладожскому озеру; ленинградцы были среди около двух с половиной миллионов человек, которых НКВД переправил в ГУЛАГ во время войны. Милиция и пожарная служба выполняли свои функции. Дмитрий Шостакович был добровольцем в пожарной бригаде, когда писал третью часть своей Седьмой симфонии. Библиотеки продолжали работать, люди читали книги, писали и защищали диссертации[353].

В огромном городе русские (и не только) стояли перед той же дилеммой, что украинцы и казахи (и не только) за десять лет до того во время голодомора коллективизации. Ленинградка Ванда Зверева, которая во время осады была ребенком, позже вспоминала свою маму с большой любовью и восхищением: она была «красивая женщина. Я бы сравнила ее лицо с Моной Лизой». Ее отец был физиком с артистическими способностями, который вырезал из дерева скульптуры греческих богинь перочинным ножиком. В конце 1941 года, когда семья голодала, ее отец пошел на работу в надежде добыть продовольственные карточки. Его не было несколько дней. Однажды ночью Ванда проснулась и увидела маму, стоящую над ней с серпом. Она начала бороться с мамой и победила ее или же, скорее, «тень, которая от нее осталась». Она дала действиям мамы снисходительную интерпретацию: мама хотела избавить ее от страданий голода, убив быстро. Ее отец вернулся с продуктами на следующий день, но для мамы было уже слишком поздно: она умерла несколько часов спустя. Семья зашила ее в одеяла и оставила на кухне, пока мерзлая земля не оттает и можно будет ее похоронить. В квартире было так холодно, что ее тело не разлагалось. Весной отец Ванды умер от воспаления легких[354].

В тогдашнем Ленинграде подобных историй насчитывалось сотни тысяч. Вера Костровицкая была одной из многих ленинградских интеллектуалов, ведших дневники, чтобы записать все ужасы. Она имела польское происхождение и потеряла мужа за несколько лет до этого во время Большого террора. Теперь она была свидетельницей того, как умирали от голода ее русские соседи. В апреле 1942 года она описала судьбу незнакомца, которого видела ежедневно: «Прислонившись спиной к столбу, на снегу сидит человек, высокий, укутанный в лохмотья, на плечах у него рюкзак. Он прижался к столбу. Наверное, он шел на Финский вокзал, устал и присел. Две недели, пока я ходила туда-сюда в госпиталь, он “сидел” таким образом:

без рюкзака

без лохмотьев

в белье

голый
 скелет с вырванными внутренностями»[355].

Самым известным ленинградским дневником является дневник одиннадцатилетней Тани Савичевой, в котором записано:

«Женя умерла 28 декабря в 12:00 утра 1941 г.

Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 г.

Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 г.

Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 г.

Дядя Леша 10 мая в 4 часа дня 1942.

Мама –13 мая в 7:30 утра 1942 г.

Савичевы умерли. Умерли все.

Осталась одна Таня»[356].

Таня Савичева умерла в 1944 году.

Чем больше было у Вермахта власти над населением, тем больше у населения было шансов умереть от голода. В лагерях военнопленных, где Вермахт полностью контролировал узников, царила смерть беспрецедентных масштабов. Именно в этих лагерях внедряли нечто очень похожее на изначальный «План голода».

Никогда раньше в истории войн не было взято в плен так много солдат за столь короткий срок. В одном лишь бою под Смоленском солдаты Вермахта группы армий «Центр» взяли в плен триста сорок восемь тысяч человек; в другом группа армий «Юг» взяла под Киевом шестьсот шестьдесят пять тысяч человек. Только за те два сентябрьских сражения в плен попали более миллиона мужчин (и небольшое количество женщин). К концу 1941 года немцы взяли в плен около трех миллионов советских солдат. Для немцев это не было неожиданностью. От трех немецких групп армий ожидали еще более быстрого темпа продвижения, а потому даже большего количества военнопленных. Искусственное воспроизведение ситуации предсказывало будущий ход действий. Однако немцы не готовились к взятию военнопленных, по крайней мере, не в обычном смысле этого слова. По заведенному закону войны, военнопленных кормят, дают им убежище и оказывают медицинскую помощь хотя бы для того, чтобы обеспечить аналогичные действия со стороны противника[357].

Гитлер хотел перевернуть традиционную логику. Относясь к советским военнопленным ужасно, он хотел, чтобы немецкие солдаты боялись такого же отношения со стороны советской армии и сражались бы отчаянно, чтобы не попасть в руки врага. Он, казалось, не мог допустить мысли, что солдаты господствующей расы могли сдаться в плен недочеловекам из Красной армии. У Сталина был такой же взгляд: солдаты Красной армии не должны сдаваться в плен живыми. Он не допускал возможности, что советские солдаты будут отступать или сдаваться. Они должны были продвигаться вперед, убивать и умирать. В августе 1941 года Сталин объявил, что советских военнопленных будут приравнивать к дезертирам, а их семьи будут арестованы. Когда сын Сталина попал в плен к немцам, он арестовал собственную невестку. Эта жесткая наступательная доктрина приводила к тому, что советские солдаты попадали в плен. Советские командующие боялись приказывать отступать, иначе вина пала бы на них лично (после чего последовали бы репрессии и расстрел), поэтому солдаты удерживали позиции слишком долго, их окружали и захватывали. В своей политике Гитлер и Сталин действовали заодно, делая из советских солдат военнопленных, а затем превращая военнопленных в не-людей[358].

После того, как советские пленные сдавались, они были шокированы дикостью немцев. Пленных красноармейцев заставляли идти в длинных колоннах с места сражения до лагеря и ужасно при этом били. Например, солдат, взятых в плен в Киеве, заставили пешком пройти более четырехсот километров. По воспоминаниям одного из них, если изможденный пленник садился на обочине дороги, немецкий конвоир «подъезжал на лошади и стегал кнутом. Человек продолжал сидеть, опустив голову. Тогда конвоир вынимал из седла карабин или пистолет из кобуры». Пленных, которые были ранены, больны или изнурены, расстреливали на месте, а тела оставляли, чтобы советские граждане их нашли, омыли и похоронили[359].

Когда Вермахт перевозил советских военнопленных поездом, то использовались открытые товарные вагоны, никак не защищавшие от непогоды. Когда поезда прибывали к месту назначения, сотни, а иногда и тысячи замерзших трупов выпадали из открывшихся дверей. Смертность во время таких перевозок достигала иногда семидесяти процентов. Примерно двести тысяч военнопленных погибли в таких маршах смерти и при таких смертельных перевозках. Все военнопленные, прибывшие в около восьмидесяти лагерей для военнопленных, основанных в оккупированном Советском Союзе, были измученными и голодными, а многие еще и ранеными или больными[360].

Обычно лагерь для военнопленных – это простой объект, построенный одними солдатами для других, но его цель – сохранение жизни. Такие лагеря строятся в трудных условиях и в незнакомой местности, но их строят люди, которые знают, что их собственные товарищи находятся в плену у армии противника. Немецкие же лагеря для военнопленных в Советском Союзе иногда очень отличались от обычной картины. Они создавались для того, чтобы оборвать жизнь. В принципе, они делились на три типа: дулаг (транзитный лагерь), шталаг (базовый лагерь для рядовых и унтер-офицеров) и меньший по размерам офлаг (для офицеров). На деле же все три типа лагерей часто были не более чем местом в чистом поле, обнесенным колючей проволокой. Пленных не регистрировали по именам, хотя и пересчитывали. Это было поразительным отступлением от законов и обычаев. Даже в немецких концлагерях записывали имена узников. Был еще только один тип немецких сооружений, в котором не записывали имен, но на то время он еще не был изобретен. Не было предусмотрено никакого обеспечения продовольствием, убежищем или медицинской помощью. Не было медпунктов, а очень часто и туалетов. Обычно не было никакой защиты от непогоды. Официальный паек для пленных был значительно ниже уровня выживания, но часто и его не давали. На практике только более сильные узники и те, кого отбирали работать охранниками, могли рассчитывать на кормежку[361].