Прокламация и подсолнух (СИ) - Сович Мила

Макарко его не понял – развернулся гневно:

– Не голодовал твой Адам Смит, я погляжу! Его бы на эту дорожку, под зиму, да без крыши над головой...

– Да я не о том! – Штефан замахал руками. – Это я про себя! – и спросил почти застенчиво: – А что, найдут они место?

– Известное дело. Нынешнюю зиму, конечно, все одно крутенько придется, а потом обживутся, ничего. Не они первые!.. Наша-то деревня, что у заставы, тоже с погорельцев перед самой войной зачиналась, а теперь – куды!

– Правда, что ли? – не поверил Штефан.

– Правда. Один Михай долгонько живет, да еще пара таких же была, у кого хутора по горам, – Макарко вдруг воодушевился. – У Михая кошара с прадедовских времен еще, и добрая – только крышу перестелить надобно. Вот вернусь – и займемся с ним.

Штефан отвел глаза и толкнул гнедого в рысь.

- 9 -

Накануне свадьбы застава с самого рассвета стояла на ушах. На коновязи сушились выстиранные добела рубахи, вокруг хищно бродил серый козел. Пандуры носились по двору туда-сюда: собирали подарки, начищали лошадей, украшали уздечки и искали красивые утиральники, положенные дружкам жениха. Гоготали и поминутно хлопали Макарку по спине. Бедолага и без того трясся, точно овечий хвост, и шуточки довели его настолько, что вечером он просто взмолился поменяться со Штефаном дежурством у рогатки. Тот охотно согласился и поволок на двор из сарая их с Йоргу взрывоопасное хозяйство – что-то хотел на свету подправить. Симеон решил подшутить уже над Подсолнухом – потребовал, чтобы если Макарко уйдет к рогатке, Штефан помог завтрашнему посаженому отцу побриться... К удивлению Симеона, Штефан возражать не стал, бросил горшок и послушно отправился за ремнем, чтобы поправить бритву.

Только потом Симеон догадался, что Штефану просто до смерти хотелось с ним поговорить. С парнишкой последние дни творилось что-то неладное. Из Крайовы он приволок в подарок Анусе дорогой марамурешский ковер и что-то там объяснял про узоры и греческих богов. Видно, вспомнил, как ему влетело за тех богов и за Анусю! Но то был короткий разговор, а вот про указы и крестьян, что с земель стронулись, Штефан выспрашивал долго и очень серьезно.

Симеон от души порадовался – задумался парень, может, хоть чудить перестанет. А то уже голова от него пухнет. И от всех остальных тоже. Раньше вон у Гицэ только девки были – это еще ладно. А теперь он по кустам воет-старается... И Йоргу развеселился. Последнее Симеона бы порадовало, но пузатые горшки с мочальными хвостами, торчащие в сарае, словно мыши-переростки, у него самого вызывали нехорошие предчувствия. Пороха в них было – дай Боже.

А про новые указы Симеон только хмыкнул в усы: видали мы этих арнаутов! Иным и башку откручивали!

Сам он даже не обиделся на Станку, когда дура-баба хотела погнать работников схрон для добра вырыть на всякий случай... Ладно, чего сердиться? Сам виноват – мало, значит, помогаешь. И за пару дней до свадьбы Симеон все-таки явился на мельничное подворье с инструментом и починил скрипучее крылечко. Девки скалили зубы, но капитан и бровью не вел, всласть выглаживая теслом доски. Станка краснела по-девичьи, хихикала в платок, но тоже помалкивала. А потом и вовсе уселась рядышком на новой ступеньке, прислонилась к плечу...

– Эй, капитан, – позвал Гицэ со двора. – Это чего за горшок на проходе валяется?

Симеон очнулся от воспоминаний. Вытянул шею, чтобы выглянуть с галерейки.

– Этот-то? Да это Йоргу с Подсолнухом чего-то колдовали с порохом.

Гицэ с сомнением обошел вокруг горшка.

– А какого дьявола тут курок на боевом взводе? Ополоумели вы – на заставе баловаться, так вас и перетак?

Штефан, не прекращая возить бритвой по подбородку Симеона, в сторону Гицэ даже не глянул.

– Там спуск заклинило, пружина gâchette зажала. Сейчас закончу и буду развинчивать.

– А мочало тут зачем болтается? – подозрительно уточнил Гицэ.

Подсолнух, похоже, обиделся.

– Так скобка-то под курком маленькая! Мы их без веревки, знаешь, сколько растеряли? А к кузнецу я больше не пойду, он и так от меня уже шарахаться начал!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Чтоб все закончил, разобрал, и больше я этого дерьма здесь не видел, – заключил сурово Гицэ, и Симеон лишний раз порадовался дельности своего помощника в делах боевых и оружейных. – Капитан, ты и Йоргу бы намекнул тоже, взлетим ведь на воздух к разэдакой матери, так их всех и расперетак.

– Ладно, – согласился Симеон и решил все-таки вступиться за Подсолнуха: – Это я его позвал, да и на глазах же горшок, что с ним будет-то?

– Ты бы не дергался, капитан, – предупредил Штефан с беззаботной подначкой, помахав бритвой в воздухе. – А то порежу еще, будешь завтра с жеваным подорожником на морде всю свадьбу.

– А тебе глаза и руки на что даны? – полюбопытствовал Симеон. – Вроде ты сам бриться уже научился.

Штефан гордо улыбнулся и потрогал пальцем свои отросшие светлые усики. На щеке у него остался хороший шматок мыльной пены, и Симеон невольно улыбнулся в ответ.

– Кстати, тебе бы тоже к завтрему не худо морду в порядок привести, а то щетинистый, что твой поросенок.

– Хорошо, капитан. Вот вернется Макарко – попрошу его. Или Мороя освободится. Подними-ка голову. Ну, вроде, все.

Он пальцем стряхнул с бритвы пену, отложил лезвие. Симеон вынул из-за пазухи утиральник, перекинул через плечо.

– Чего-чего ты про тех переселенцев говорил? – переспросил он, чтобы вознаградить-таки парня за смирение.

Штефан аж подпрыгнул от радости и пролил воду из кувшина мимо рук Симеона.

– Я спрашивал, почему они именно в Клошани перебираться надумали.

Симеон тщательно умылся и стянул с плеча утиральник. Штефан в ожидании забавно топтался рядом, будто норовистый конь.

– А много ли ты деревень видал, окромя тех, что подле заставы? – усмехнулся в ответ Симеон. – Думаешь, везде так? Нет, брат... Здесь на волости Тудор сидит, а он крутиться умеет и с людей в жизни лишку драть не станет, вот и раздолье! Только таких волостей по всей Романии – по пальцам пересчитать.

Парень недоверчиво округлил глазищи.

– Вон в России вообще крепостное право, да и в Австрии не медом намазано. У нас, по-твоему, хуже, что ли? У нас хоть люди свободные, если сильно прижимают – так и уйти можно.

– Вот и ушли эти переселенцы. Что, думаешь, хорошо им нынче придется?

Штефан насупился и промолчал.

– А если ты про то, чтобы детей на базаре продавать, так туркам наши законы – до одного места, а из бояр большинство под их дудку пляшет, – прибавил Симеон. – С нашей волости и правда выдачи нет, а как к нам войсками соваться – турки еще с войны запомнили. Так что не диво, что они сюда перебираются.

– Ну хорошо, а почему тогда другие не уходят?

Симеон не удержался – вздохнул тяжко. Вроде умный парень, а порой до того блаженным кажется, будто сроду жизни не видал.

– Так и эти не ушли бы, если бы не налоги, – терпеливо объяснил он. – Поговорку знаешь – «голодный воробей если о чем и мечтает, то о мамалыге»? Мы тут живем, как у Христа за пазухой, а в других местах народ разве что о хлебе думать может, и с земли сниматься им смерти подобно. Пока совсем не прижмут, не уйдут никуда. Чтобы на новом месте обустроиться, надо какой-никакой достаток иметь, или уж чтобы терять было нечего, вот как этим.

– Ну вы завели, – восхитился Гицэ, присаживаясь на нижнюю ступеньку. Глянул на двор и многозначительно погрозил кулаком серому козлу. – Я т-тебе, сволочь рогатая, только тронь рубахи!

Козел потряс бородой с самым независимым видом, но все-таки опасливо отошел бочком в сторонку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Симеон обнаружил, что все еще держит в руках утиральник, и, недолго думая, повесил его на шею Штефану. Тот, погруженный в размышления, этого даже не заметил.

– Постой, капитан. Выходит, тут, в Клошани, что-то вроде... – он хмыкнул, – земли обетованной?..

Гицэ заржал.

– Смотря для кого! Вон для арнаутов да турок здесь сущая преисподняя!