Плёвое дельце на двести баксов - Валерий Ефремов

Но Владимир Евгеньевич не спешил этого делать. Перед его внутренним взором представали удивительные и прекрасные видения, которые, правда, иногда перемежались настоящими кошмарами. Тогда Дерябин старался немедленно выйти из транса, но далеко не всегда это ему удавалось.

В таких вот кошмарах неизменно присутствовало страшное бородатое лицо, которое напоминало бога Саваофа в атеистических комиксах и мультфильмах, импортируемых в свое время Советским Союзом из Франции.

И этот ужасный бог, дыша в лицо доктора чесноком и перегаром, постоянно обращался к нему на странной смеси блатного жаргона и какого-то псевдоцерковного языка, грозя бедному Владимиру Евгеньевичу всяческими карами.

«Ты почто, слуга бесов, на своих окаянных лекциях дуру гнал? Почто хаял непотребными словесами мой авторитет? Почто юных дев и недорослей сбивал с пути истинного, задвигая им фуфло? Для того ли тебя, фофана, мать носила тяжким бременем во чреве своем? Собственным млеком, а не пойлом поганым, которого ты только и достоин, питала твою жадную плоть? Да знаешь ли ты, гнилая твоя душонка, что тебя ждет за прегрешения твои? Какой прикуп тебе, фраеру, всучат на Страшном суде? Ждет тебя, пидора опущенного, козла нечестивого, ходка в геенну огненную и мизер на шесть взяток!»

Наконец запредельным волевым усилием Владимир Евгеньевич размеживал веки и облегченно вздыхал: слава богу, это всего лишь кошмарный сон.

Но тут же на него наваливалась еще более кошмарная явь: воспоминания о том, что произошло с ним тогда, когда появился Он…

И доктор Дерябин вновь делал два небольших глотка своего снадобья и, моля Небеса о ниспослании ему благостного сна, опять погружался в забытье.

И высшие силы, сжалившись над Владимиром Евгеньевичем, вновь дарили ему чудесные видения. И в них всегда находилось место Ирине.

Нет, она была на самом центральном месте в его благостных снах! Вот Ирина стоит на другом берегу Волги и зовет доктора к себе, манит его, простирая к нему руки.

И Дерябин идет по реке, аки по суше, достигает противоположного берега и заключает желанную женщину в свои объятия.

Но она вдруг превращается в облако, в туман и исчезает прямо на его глазах, а он опять слышит голос страшного бородача: «Вставай! Есть время разбрасывать камни, есть время собирать камни. Настало время бить тебя этими камнями!» И Саваоф протягивает к доктору толстую и волосатую, как у мясника, руку и принимается трясти его: «Вставай! Вставай, сын лоха и внук стукача!»

— Вставайте, вставайте, доктор! — кричала ему на ухо молочница Галя. — Что-то вы совсем разоспались. Не заболели, случаем? Я вот вам молочка принесла, а то вы отчего-то давно ко мне не заходите. Дай, думаю, проведаю доктора — не случилось ли чего? А заодно молочка ему принесу.

Владимир Евгеньевич открыл глаза, и они постепенно наполнялись удивлением:

— А эти люди, кто они?

— Вот это сержант Миша, из милиции он, — затараторила молочница, — а это…

— Всё, иди себе, Галя, с Богом, — строго сказал сержант Миша, — нам поговорить с доктором надо.

— Ага, ага, уже иду, — и она засеменила к порогу.

С сержантом Мишей оказалось еще двое людей в штатском, очень похожие друг на друга, но заметно разнящиеся ростом.

— Как вы себя чувствуете, Владимир Евгеньевич? — участливо спросил один из них, тот, что повыше.

— Достойно, — последовал несуетливый, сдержанный ответ.

Двое в штатском в некотором недоумении переглянулись.

— Ну, если так, — продолжил беседу тот, что пониже, — мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Этот бородатый тоже задавал мне всякие вопросы, но я не смог ответить ни на один из них, — печально заметил Владимир Евгеньевич.

— Что за бородатый? Когда он задавал вам свои вопросы? — осторожно спросил тот, что повыше.

— Мне кажется, его зовут Саваоф. А вопросы свои он задает, когда ему вздумается.

Двое в штатском опять удивленно переглянулись, и тот, что пониже, спросил уже более решительным тоном:

— Какие отношения вас связывают с Ириной Долинской?

— Я любил ее, аки дщерь Божью, но любовью человеческой. Но пришел Он и сказал, что Ирина есть порождение бездны и в бездну должна вернуться.

— А он — это кто? — осведомился опер, который повыше.

— Он — это Тот, кто пришел из леса.

Тут переглянулись между собой все трое ментов, и сержант Миша покрутил пальцем у своего виска.

Тем не менее опер, который пониже, решил продолжить допрос:

— А где сейчас находится Ирина Долинская?

— Я скоро узнаю это, — последовал спокойный и уверенный ответ, после чего бывший преподаватель Истории КПСС взял в руки стоявший рядом с ним на столике большой ковш и выпил его до дна.

Приехавшая «скорая» отвезла Владимира Евгеньевича в больницу, но откачать его так и не удалось.

Оперативники же на скорую руку обыскали дом Дерябина и обнаружили в кармане его пиджака пистолет «глок». Сразу же возникло подозрение, что он был использован при убийствах в «Красном буйволе» и Розовом доме, однако эту версию баллистическая экспертиза не подтвердила.

Но зато она установила другое: именно из данного пистолета были застрелены четыре человека в Москве неизвестным маньяком.

И долгое время этим маньком считали Владимира Евгеньевича Дерябина, бывшго преподавателя Истории КПСС, а впоследствии популярного знахаря. И до тех пор, пока истина не была установлена, его тело покоилось не в могилке деревенского кладбища, а на стеллажах судебно-медицинского морга.

Глава девятнадцатая

Они все-таки встретились именно в кафе, несмотря на усмешливое предупреждение полковника Скрынникова. Когда Брагин стал договариваться с Вольновым о месте, где будут передаваться баксы «на помощь покалеченным ментам и их нищим семьям», то он заявил, что заодно ему хотелось бы попить пивка на свежем воздухе, а личную безопасность лейтенанта — от расстрела неизвестным маньяком — бывший собровец гарантирует.

И вот теперь Брагин и Вольнов сидели на открытой веранде одного из кафе в Филевском парке, взяв по паре кружек пенистого напитка, неспешно прихлебывали его и вели вполне светский разговор за жизнь вообще, не торопясь переходить к деловой части их встречи. Вскоре они уже называли друг друга по имени и обращались «на ты».

Да и погода благоприятствовала такому вот, вроде как отпускному, препровождению времени. Август выдался в этом году замечательный. Не слишком жаркие лучи солнца с безоблачного неба нежно и бережно ласкали вечно встревоженные лица москвичей, а легкий ветерок освежал атмосферу, вентилируя загазованный многочисленными автомобилями городской воздух и насыщая его озоном.

В разговоре выяснилось, что оба мента, бывший и нынешний, служили в Чечне практически в одно время.

— А знаешь, земеля, ты ведь меня в Ханкале крупно подставил, — хитро прищурившись, вдруг объявил Вольнов.

— Вот как? — искренне удивился Брагин. — Каким же это образом?

— Я имею в виду убийство капитана Синюка.

Игорь прихлебнул пива, поддел на вилку кусок копченой скумбрии и, только прожевав и проглотив его, удостоил собеседника ответом:

— Знаю такого. Но при чем тут я, и при чем тут ты?

— Я в ночь убийства Синюка был начальником караула, охранявшего госпиталь в Ханкале. Когда наутро капитана обнаружили в палате с перерезанным горлом, то на меня повесили всех собак и чуть не отдали под трибунал. Но в конечном счете просто поперли со службы, что называется, без выходного пособия. Спасибо Скрынникову — взял меня полковник под свое крыло.

— Угу, и ты считаешь, что капитана зарезал именно я?

— А кто же накануне убийства разорялся на весь госпиталь, что, мол, это падло Синюк до утра не доживет? Он и не дожил…

Брагин улыбнулся:

— Ну, было такое. И, если б я мог, то точно бы этого поганца оприходывал. Но ты же наверняка знаешь, что я просто не мог передвигаться из-за тяжелого ранения в ногу. Да и правой рукой не владел — ее тоже пуля зацепила. К тому же велось следствие по этому делу, и от меня сразу отвели подозрение. Я не подошел для роли убийцы по медицинским показателям.

Улыбнулся и лейтенант:

— Все, кто тебя знал и с кем мне удалось тогда переговорить, считали, что ты был способен завалить Синюка и в таком состоянии. Прихватил костыли, а нож можно взять и в левую руку.

— Нет, это было исключено, — решительно возразил Брагин. — Ногу мне подвесили чуть ли не к потолку, да и рука находилась на перевязи. Я не мог бы, развязавшись, потом самостоятельно принять прежнее положение. Это технически невозможно.

— Ну, значит, тебе помогала дежурная медсестра, — упрямо настаивал на своей версии Вольнов.

Игорь отрицательно покачал головой:

— Дежурила тогда Лилия Конюхова — жена заместителя начальника госпиталя. Надо отметить, стерва, каких поискать, — за версту видно. В госпитале я лежал до кончины Синюка всего-то трое суток. И у меня никаких особых отношений с этой дамой сложиться-то за столь короткое время не могло. Да и желания такого как-то не возникало: достаточно мне было взглянуть на нее разок и перекинуться с ней парой фраз. — Тут Брагин бросил на лейтенанта взгляд, в котором читалось недоумение. — Но мне вот что любопытно: ты, когда проводил свое расследование, уже знал, что я тот самый Игорь Брагин, из-за которого, по твоему мнению, ты попал в такой суровый переплет?