Андрей Ярославич - Ирина Горская

Андрея и Александра провели в шатер войлочный.

— Давай на дворе поедим и ляжем, — тихо попросил Андрей брата. — Здесь я задохнусь, пожалуй. Дух такой здесь тяжелый… Не банятся, что ли, вовсе?..

— Летом — нет, не моются, не положено… — Александр пошел из палатки, и Андрей — за ним.

Александр громко и весело заговорил с ямскими служителями, указал на Андрея. Те засмеялись громко, и Александр вместе с ними смеялся и говорил что-то такое шутливое, соленое, отчего они хохотали еще сильнее. И уже все здесь почитали его «своим». Андрей понимал, что смеются над его, Андреевой, слабостью, но не обижался, и было занятно глядеть на Александра, такого…

Ямские служители умело обиходили коней. Андрей смотрел, как поводили его Злата, обтерли, в кормушку засыпали ячмень… Жестами показывали Андрею, какой у него прекрасный конь. Подошел Александр, заговорили…

— Глянулся им твой Злат, — сказал Александр брату, — небесным конем зовут его. На таких конях скачут их боги…

Андрей тотчас вспомнил изображения святого Георгия и конных Бориса и Глеба…

— У нас мало людей… Если попытаются отнять коня…

— Да ты что, Чика! — уверенно перебил Александр. — Нравов и порядков их ты не знаешь! Здесь порядок понимают! У меня ханский ярлык! За обиду, утеснение мне и моим спутникам — головы с плеч полетят!..

Мысли пришли внезапно:

«А ведь это странно: говорил, что в Орде сбираются ядом, зельем извести его, не чает живым воротиться, а вот ведь в себе уверен как!.. А если бы не говорил… тогда не я один за ним, все братья навострились бы в Орду… И навострятся, должно быть…»

Разостлали скатерть на земле, подали вареное жесткое мясо и — в деревянных мисках и чашках — мясной отвар и кумыс — квашеное кобылье молоко. Это питье Андрею понравилось. Но мясо он есть не смог; оказалось, это конина. Александр ел спокойно. Андрей принялся за теплые лепешки. Александр ничего не говорил, но все же Андрей смутился и оправдывался:

— Устал я, мутит с дороги…

Александр перегнулся к нему и тронул его лоб засалившимися от мяса пальцами.

— Сейчас ляжем, будем отдыхать, — сказал.

Андрей удивился уныло, поняв вдруг, что не смеет отереть платком свой лоб…

Во дворе под открытым небом устроили им постели на овчинах. Дружинники легли поодаль. Выставили двух караульных.

Андрей и вправду почувствовал себя усталым, когда лег. Но не спалось. Поглядел на Александра и увидел, что и тот лежит с открытыми глазами.

— Если бы у тебя не было ханской грамоты, нам бы насильно поменяли коней? — спросил Андрей тихо, поворачиваясь на правый бок, чтобы лучше видеть лицо брата.

— Если бы нас еще пропустили! — Александр отвечал тоже негромко, но уверенно, как знающий здешние порядки и почитающий их не дурными вовсе.

— А что бы сделали с нами? — спросил Андрей еще тише. Он сам не знал, зачем спрашивает, ясно было, какой может получиться ответ.

— Что бы сделали? Пограбили!..

— И убить могли бы? — совсем тихо-тихо.

— И убить! — веско подтвердил Александр. — И не повинишь их за это. Таким послушливым воинам и служителям надо и волю на кого-то давать…

Так ехали теперь — от яма до яма.

Ночевали под открытым небом. Почасту говорили, переговаривались тихо. Однажды Андрей вспомнил детство, как везли его и других малых братьев на санях, и было это чувство опасности тогда…

Александр присел на овчине, приподнял колени, глядел на Андрея, слушал внимательно и этой своей внимательностью уже успокаивал, на отца было похоже… Андрей вспомнил подробности — кто-то кого-то ударил, даже это он, кажется, ударил… Нет, не Танаса… Танас тогда ему свистульку дал костяную… или коника малого глиняного?..

Андрей говорил лежа и видел лицо старшего брата словно бы над собой…

— А куда нас везли? Батый ведь наступал… Спасали?..

Александр сдвинул красивые черные брови. В глазах явилось выражение сосредоточенной суровости, почему-то последнее время такое выражение часто являлось в его глазах, когда он вот так щурился с презрением насмешливым… Или просто казалось такое выражение?..

— Зачем было спасать? — Александр шлепнул себя ладонью по колену. — Разве этот хитрый греческий лисугер явился в помощь к братцу Юрке с войском?.. — Он говорил об отце и о том несчастном сражении на реке Сити, где погиб князь Юрий Всеволодович. Андрей вспомнил себя маленького на коленях у отца… Князь Юрий спрашивает в отчаянии, что же это деется. И отец отвечает: «Заря!» Заря… новая ночь… — От кого надо было спасаться? — Александр приподнял раскрытую ладонь. Темно не было, хорошо было видно его. — От кого надо было спасаться? Этот наш ромеец семь раз успел изъявить хану свою покорность! Куда вас везли, спрашиваешь? Во Владимир князь Ярослав перевозил свое семейство, на великий стол ехал садиться…

Андрей понимал, что брат на самом деле хвалит отца. Но мелочно как-то хвалит, как один мелкий разбойник — другого, такого же… Андрею совсем не хотелось думать, что отец вот так… предал брата своего… Кто знает, какие были причины… Отец… Ромеец… так византийцы, греки зовут себя, чтобы показать, что они — наследники великой Римской державы… Отец — ромеец…

— Не говори так, — попросил Андрей глухо, — мне больно, когда ты об отце… так… Отец любил меня…

Александр вдруг быстро подался всем телом к Андрею, ухватил за плечи, притянул к себе, лицом прижал, притиснул к своей груди…

— Чика! Мой Чика! Андрейка!..

И снова — «Андрейка!» — за себя и за отца!..

Но что может, что хочет сказать Александр? Что Андрей еще многого не понимает? Нет, Александр так не скажет. Сказать так — обидеть Андрея. И обидеть скучно и обыденно — все, кто старше, такое говорят молодым… Нет, Александр не скажет… Жалеет, любит… Но о том самом… об отце и о княгине Феодосии… о своей матери… о смерти ее… Нет, Александр не скажет!.. Сердце Андрея чутко, как в детстве, откликнулось на ласку… И вдруг вспыхнула непрошено мысль:

«А моя мать… как она… умерла?.. Кто?..»

Но нет сил ненавидеть!..

И заскулил тихонько, как маленький обиженный, прижимаясь лицом к груди старшего брата…

…В средневековом городе еще очень много черт и примет племенного или даже и родового поселения. Еще очень строго и сурово определяется, где кому жить, где ставить жилище, и даже кварталы ремесленников более напоминают одну большую разветвленную семью. В ордынской волжской столице Сарай-Бату еще для каждого рода — для всех его войлочных палаток-шатров — юрт — отведено было раз и навсегда определенное место. И свои места были для домов полководцев и приближенных хана, иные из этих домов были деревянными, иные — уже выстроены из камня. Торговые и ремесленные кварталы — шумно бьющееся городское сердце — уже существовали, жили; но сквозь внешнюю пестроту проглядывала явственно разветвленная система запретов и получения дозволений. В сущности, ничего нельзя было предпринять, никакого дела, не заручившись особым дозволением. И намереваясь начать какое-либо дело, человек прежде всего думал не о самом этом деле, но о дозволении начать это дело. Отыскивали тех, которые могли облегчить получение дозволения, тайком подкупали, потому что Чингисова Яса карала подкуп смертью. Подкупленные предавали друг друга, но вот правосудие хана внезапно карало смертью множество служителей, и эти жестокие казни, производившиеся на глазах у всех, почему-то людям давали ощущение справедливости того мироустройства, в котором они жили…

«Отчего так? — думалось Андрею. — Разве не должно быть наоборот?» И еще он заметил, что, когда попадаешь в чужой, новый мир, какие-то закономерности его устройства различаешь яснее, нежели в своем мире, в котором с детства живешь… Андрей пытался понять, а как устроена жизнь в Переяславле, во Владимире; но вспоминалось только устройство новгородской жизни, ведь и Новгород так и остался для него чужим городом, где он жил пусть и милым, но всего лишь гостем…

Первые впечатления о Сарае были у Андрея плохие. Их пропустили в город по ярлыку, но не указали им даже места, где они бы могли отдохнуть после дороги.

Пообещали, впрочем, что они вскоре будут допущены к хану. Даже не было понятно, куда ехать; спешились и, держа коней в поводу, озирались. С виду картина была пестрая — лаяли собаки, проезжали конники, бегали мальчишки, женщины шли в коротких платьях, из-под которых виднелись сапоги, а волосы были убраны под шапки войлочные, отороченные мехом, шапки женщин были наподобие мужских шапок. Все говорили громко, и Андрею казалось, что он вот-вот уже что-то поймет, уже складывалась привычка к этим их наречиям. И с самого начала видно было и понятно, что в этом мире главное лицо — воин. Тот, который не был воином, даже и не почитался за человека. Дети были детьми воинов и будущими воинами. Женщины были женами воинов. Высшей добродетелью для девушек было — сражаться в войске наравне с мужчинами. Тот, кто занимал в войске наивысшее место, получал более всего почета. Низшие подчинялись высшим, высшие — наивысшим.