Андрей Ярославич - Ирина Горская

День братьев прошел в этой обоюдной задумчивости. Вечером, когда они вместе с гостеприимным хозяином поужинали за маленьким низким столиком, Рашид ад-Дин вдруг сказал, что чувствует себя одиноким и хотел бы провести этот вечер с ними, если его общество не будет им неприятно. Александр с почтением к человеку, который был много старше его, отвечал, что разумная беседа гостеприимного хозяина скрасила бы и их одиночество в далеком краю, вдали от родного дома. Рашид ад-Дин хлопнул в ладоши, призывая слугу, и велел тому принести еще один медный светильник, заправленный хорошим гарным маслом.

— Я хочу, чтобы нам сделалось светло… — Он улыбнулся и тронул двумя длинными смуглыми пальцами свою седоватую бородку. Андрей внезапно заметил, что глаза его похожи немного на глаза Ярослава…

Старик заговорил многословно, что Александр и Андрей очень разумны и благородны, однако… И сказал, что Господь всех карает за прегрешения, никого не пропускает, но людям разумным и благородным следует понимать… И особенным пониманием должны быть наделены правители, ибо их ошибки и прегрешения приносят бедствия народам и царствам…

Андрей уже не сомневался в том, что старик сейчас о чем-то предупреждает их. И было ясно, что не одного лишь Александра, но и его, Андрея, предупреждает. Андрей здесь не мальчик, не отрок малый при Александре, но лицо действующее и важное. Это, осознание этого, пробуждало энергическую гордость, но понятно все равно ничего не делалось. И Александру не было понятно, Андрей видел напряженную задумчивость Александра.

Летописец продолжал многословно и цветисто говорить о народах и царствах, о правах и обязанностях государей.

— Огромную и великую державу нелегко поддерживать в порядке. Лишь самое сердце ее обретается в цветущем состоянии, остальные же части — в запустении. Сердце — огромный город — поглощает кровь остальных частей великого тела. И для того, чтобы привести город в цветущий вид, разоряется множество областей державы, расходуются несметные средства, множество подданных сгоняется из всех частей великого тела — в сердце — для подневольного труда…

Андрей, слушая это, едва не сказал сгоряча о войске, о мечтанном Александровом войске, но понял — должно быть, вовремя, — что не следует говорить об этом. Конечно, он никакими своими словами не смог бы повредить Александру; Александр всегда сумеет оправдаться, отговориться, все истолковать иначе, нежели… Но все равно Андрей не должен говорить…

— Таково было состояние древней Ромейской державы, когда варвары приблизились к ее границам, — спокойно и веско проговорил старик.

Ни Александр, ни Андрей не сомневались, что речь идет вовсе не о Древнем Риме, но именно о той державе, частью которой уже сделались и русские земли. Андрей подумал, что старик совсем не боится; и, стало быть, если бы Александр передал эти речи летописца Сартаку, плохо пришлось бы Александру, а не Рашиду ад-Дину. Однако в самом ли деле старик желает о чем-то предупредить их? А может, ему просто хочется говорить? Такое бывает даже у самых практически умных людей, у отца бывало, у Александра…

— Я сейчас прочту вам стихотворение моего друга, стихотворца из города Бухары, Абулькасима Али ибн Мухаммеда по прозванию Лавкар — Темнокудрый…

В голосе летописца была такая приподнятость, будто он получал большое наслаждение от своих речей. И еще Андрею казалось, будто старик всеми своими речами говорит, что вовсе не намеревается порабощать братьев, предлагая им защиту, просвещение или дружбу; нет, нет, ничего подобного… а только пусть они поймут… если захотят и осилят подобное понимание…

И едва прозвучали первые строки, Андрей вспомнил тоненькую девушку за книжным налоем и длинные звонкие строки Гомеровых стихов… Стихи говорят о своем, но тот, кто их тебе читает, тот знает, о чем они тебе могут сказать!..

Прекрасен друг мой светлоликий, не сыщешь равного ему!Он с головы до ног прекрасен, хвала кумиру моему!Жасминным цветом пахнут щеки, светлеет розы лепесток,Таких ланит луноподобных Всевышний не дал никому!Едва успела повернуться луна к созвездью Близнецов,Он затянул вкруг стана пояс и меч свой привязал к нему.Он сон прогнал, и прояснился его прямой и смелый взор,И, загоревшись жаждой странствий, вгляделся он в ночную тьму,Он выбрал странствия уделом, о, пестроокий мой кумир,Он завязал решенья узел, и, значит, будет по сему!И пела флейта: «Не печалься о власти, силе и друзьях,Принадлежит весь мир огромный тебе отныне одному!»

Братья слушали, все более и более изумляясь. На лицах раскрылись улыбки. Александр никогда не знал, не задумывался, как расположены эти два непересекающихся пространства, в одном из которых Андрей был — Чика, его, Александра, меньшой любимый брат, а в другом — странная сила, которую надо было, надлежало мучительно для себя и для него одолеть… Но даже когда Андрей ощущался как меньшой любимый брат, и даже когда он ощущался как эта странная сила, никогда Александр не полагал, что Андрей красив и необычайна его красота. Или сейчас лишь это сделалось, когда в возраст вошел Чика?.. Всех загадок умника летописца не разгадаешь, но одно-то ясно — Андрей красив необычайно и… Что за этим? Совет? Предупреждение? Предсказание? Возможность выбора? Какого и где, когда?.. Или все это лишь примстилось Александру, а на деле все проще простого: Андрей просто глянулся здесь, и потому и Сартак зовет в свое летнее становище их обоих… Александр знал о таковых делах меж холостыми дружинниками… И что же теперь?.. Как оборотить в пользу?.. В пользу кому? Будущей великой державе?.. Чику? Андрейку? Как жертвенного агнца на огромный камень… Но чуялось в душе верно: от Андрея никогда не будет пользы Александровым замыслам, одна супротивность… Господи! Чика лопоухонький… Как звала пестунья? Большеушим звала… Отцов Андрейка… Чика Александров… А верно ведь, необычайная красота!.. И что теперь делать с этим?..

Андрей слушал стихи, забывшись, увлеченный. Восторженная ребяческая улыбка озаряла его лицо. Было так дивно отражаться в этой драгоценной теплой глуби зеркальной золотистого металла звонких строк…

Летнее становище хана раскрылось в степи войлочными шатрами. Это приглашение много значило. Значило, что им оказывают самую высокую милость — посвящают в простую, недержавную жизнь великого правителя. Эту милость надо было ценить и, разумеется, не надо было ни о чем просить. По наблюдениям Андрея, Александр и у хана Сартака скоро сделался «за своего», пил со вкусом кумыс, ели конину с одного блюда и накидывались шутейно — кто первым ухватит лучший кусок; и Александр не уступал хану — порою первым хватал; и говорил хану шутки непристойные, каких Андрей и понять не мог, не понимал настолько местное наречие. Здесь раболепствовать перед великим правителем — это было настоящее искусство, а не просто — рыбой на пузо — в ноги — и задницу кверху!.. Александр искусством овладел, но был таким же, как этот Сартак; и Сартак это знал; и Александр это и показывал и таил… Они играли за одной доской… Но это ощущение, что и сам он — уже в игре, не покидало Андрея. Но как? В шахматы ведь не играют втроем! И однажды Андрея просто осенило: он — фигура на доске! Это вовсе и не с ним играют, это им играют… Но интересно, что после этого открытия Андрей не принял никаких решений о своих возможных действиях, и даже почему-то охватило его душу какое-то ребяческое веселье, как будто и в самом деле речь шла всего лишь об игре, о настоящей, веселой и занятной игре, а не о самой действительной жизни и не о самой действительной смерти.

Андрей не подружился с ханом, такого не могло случиться. Но и для Андрея, и для Александра, и для всякого знатного человека в те давние времена равный по знатности был как бы психологически ближе простолюдина, низкородного, даже если этот низкородный был из одной с тобою земли, говорил на том же языке. Но Андрею даже казалось, что Сартак и не столь уж знатного происхождения. Еще Андрей узнал, что великого хана в далеком Каракоруме избирают. Ему было не совсем понятно, как это.

— Как новгородцы — какого князя хотят, того и зовут! — Александр покривил губы. — Все эти выборы и приглашения — смешной обман, — сказал резко, — власть и престол — для самого сильного, а вовсе не для того, кого избрали или пригласили!

Андрей любил, когда Александр говорил вот так открыто, даже если Андрей и не был с ним согласен. А согласиться с ним в этом вопросе о власти и престоле Андрей никак не мог, потому что самым сильным не чувствовал себя, но вместе с тем ощущал эту полную уверенность в своем праве на власть и престол. Андрей не был самым сильным, но он был природным, он по рождению имел право, и это, пожалуй, было куда справедливее, нежели право самого сильного. Андрей был бы правителем — жемчужной тучей. Если подданные Александра могли бы гордиться великостью и огромностью державы и победными воинскими походами, то подданные Андрея гордились бы его безоглядной щедростью, его красотой и блистательным богатством его торжественных выездов и явлений народу. При всем при этом ни у Александра, ни у Андрея и речи не заводилось бы о благополучии подданных, достигаемом посредством более или менее справедливого устройства правления; нет, об этом и речи не заводилось бы.