И я там был - Юлий Ким

Чувство израильской земли начинает в тебе гудеть сразу же, когда из аэропорта Бен-Гурион начинаешь движение – здесь это называется: поднимаешься – к Иерусалиму этой дивной дорогой между крутыми склонами, окутанными хвоей, дважды глубоко ныряешь и плавно выныриваешь и в какой-то момент вдруг он весь открывается перед тобой, белокаменной россыпью по всему окоему, уступчатыми террасами по холмам, и как на крыльях в три виража взлетаешь к нему – каменный венец Израиля, Иерушалаим, провинциальная столица мира, как любовно окрестил его Губерман.

Есть два памятника войны, ошеломившие меня: Хатынь в Белоруссии и «броневики» на иерусалимской дороге. На месте белорусской деревни, сожженной карателями, стоят условные «горелые избы» – мраморный невысокий барьер по периметру дома и внутри темный гранитный столб как обугленная печь. Каждая такая «изба» поставлена точно на месте каждой подлинно сгоревшей избы. Чуть прикрой глаза, чуть подоткни воображение – и картина опустевшего пепелища вся разом перед тобой, в окружении того самого подлинного леса, реального очевидца чудовищного преступления.

А на иерусалимской дороге, на крутых откосах, вразброс, там и сям, то справа, то слева – железные остовы грузовиков, обшитых стальными листами – не целые, фрагменты, скелет кабины, ребра кузова, выкрашены красным суриком – все, что осталось от отчаянного еврейского прорыва к осажденному Иерусалиму в 1948 году. Подлинность этих скелетов действует на воображение неотразимо: несчастные «броневики», которые не дошли и остались на этих склонах в тех позах, в каких застала их огненная гибель.

Это, конечно, все моя романтика: уже несколько раз перемещали эти железки с одного места на другое и, в конце концов, собрали на одной площадке. В позе памятников, а не в момент смерти. Сегодня это скорее груда героического лома, но все-таки есть она, есть, свидетельствует.

Де-юре здесь мир, де-факто – война, постоянные «касамы» из Газы, постоянные нападения шахидов на мирных евреев или налеты на блокпосты – теперь хоть на севере обстрелы прекратились, но у «Хизбаллы», известно, все копится и обновляется ракетный арсенал, опять угрожающе нависая над многострадальными северянами.

И поэтому ежегодно идет призыв молодых людей обоего пола под ружье, и мало кто уклоняется от необходимого долга народной самозащиты. И поэтому на каждом шагу в уличной толпе, в автобусах или магазинах видишь молодых военных с автоматами через плечо, группой или поодиночке, так как регулярно имеют они увольнительную навестить семью и поплясать на дискотеке. Они ежедневно ходят на службу. Как и остальной Израиль, только в форме и с оружием вместо кейсов. Отслуживший же Израиль все равно весь военный, только в отставке, и по месяцу в году резервисты непременно проводят на сборах, поддерживая форму на случай мобилизации. Все же за шестьдесят лет пережить шесть полноценных войн, одну – на истощение, и две объявленные интифады, непрерывно жить в условиях необъявленной – дорогой ценой обходится национальное самостояние. И не видать конца народной арабской ненависти, которой все никак не дадут успокоиться их вожди, чтобы перейти к мирному соседству.

Все равно придется. Зачем же отодвигать и отодвигать эту явную неизбежность все новой и новой кровью, кормя ею лишь ненасытную, равно как и совершенно бесплодную ненависть?

Израиль шестьдесят лет в обороне, вот чего никак не понимают в Европе, не понимаю почему. «Израильская военщина», «израильские агрессоры», эти древние советские клише чрезвычайно живучи среди европейцев, в том числе и умных, которые твердят их, как дятлы. Без видимой попытки серьезного анализа. Знаменитая фотография – худенький арабчонок с камнем против огромного израильского танка – заслонила им ясные очи, и они не в состоянии даже на миг подумать о том, какая сила на стороне мальчика и какая – на стороне танка. С какого это родительского благословения арабский Давид замахнулся на израильского Голиафа? Кто это внушил такое бесстрашие сорванцу? Уж не Лига ли арабских государств сидит там, за кустами, подстрекая Гавроша на подвиг?

А кто в кустах за танком? А там Американские Штаты, которые танку все время шепчут: ты уж по мальчонке-то не стреляй, ну отодвинься на шаг-другой, может он и перестанет накидываться? – Да я уж и на три отодвинулся, он только еще пуще размахался. – Ну ладно, ладно, не раздражай малютку, подвинься уж. – Да мне уж некуда, разве что в море.

Как Израиль отодвигается, это весь мир видел. Кроме Израиля такое, я думаю, нигде невозможно. Это было в секторе Газа, когда армия и полиция насильно депортировали евреев, не пожелавших расстаться со своим поселением Гуш-Катиф, поселением с тридцатилетней историей жизни в кольце враждебных арабов, подвергаясь ежедневному смертельному риску вместе со всей семьей и, тем самым, оттягивая на себя значительную воинскую силу для защиты. Чтобы окончательно оградить поселенцев от опасности, а также вывести из опасной зоны войска, премьер Шарон приказал депортировать Гуш-Катиф внутрь страны, пообещав компенсацию тем, кто покинет дома добровольно. Кто-то согласился. Отказчиков депортировали силой.

Советских корейцев, чеченцев и ингушей, поволжских немцев и крымских татар советские войска депортировали быстро, беспощадно, безо всяких компенсаций. Под страхом немедленной расправы, по теплушкам и вперед, в сибирскую или в азиатскую тьмутаракань, на вечную каторжную ссылку.

В Израиле. В Израиле упирающихся молча отцепляли от своих домов и на руках переносили к машинам. Солдаты выполняли приказ сжав зубы, они волокли поселенцев, сочувствуя им, некоторые волокли и плакали. Море солидарных собралось со всего Израиля в защиту поселенцев, их также приходилось отцеплять и волочить – и не было взаимной злобы, не было, вот что необыкновенно! Было какое-то общее сознание вынужденной беды, никто не палил в воздух, не избивал сопротивляющихся, были те, кто, рыдая, цеплялся, и те, кто, рыдая, отцеплял.

Я смотрел на это по телевизору, славил Израиль и рыдал вместе с ним.

Тут приехал возмутитель спокойствия Дима Быков, блестящий наш многоталантливый Везувий, постоянно извергающий какую-нибудь лаву. На книжной здешней ярмарке произнес он речь, в которой назвал создание Израиля неудачным экспериментом и объяснил почему. Объяснением пренебрегли, а утверждением оскорбились. А он-то неудачу именно и объяснял как смертельную опасность для мирового еврейства, которое в итоге собрали в кучку, весьма удобную для повторения Холокоста. Так бы жили себе в рассеянности, а тут – готовая мишень для мгновенного уничтожения. Какой-нибудь Будь-он-Неладен зарядил очередной самолет – бах! И нет Израиля.

Но и выслушав Димино объяснение, хочется таки возразить: Дима видит эксперимент там, где гудит стихия. То есть Дима – вроде того оратора:

– Ошибочность данного землетрясения…

Еще одна история, к той же теме. Сталину рассказали, что в Ленинграде, приветствуя Ахматову, зал поднялся в едином порыве. Немедленная и абсолютно естественная для этого ящера реакция:

– Кто организовал вставание?

«Вставание» Израиля, разумеется, было организовано – но уже только как венец долгого стихийного накопления евреев в Палестине. Пульсирующими потоками вливались они в нее, движимые кто чем – кто верой в Бога, кто в Социализм (и до сих пор в иных кибуцах свинину едят), но в самом-то подспуде гудело атавистическое чувство земли, сознание древнего права на эту полупустыню.

У палестинских арабов, живущих здесь уже столько веков, также есть чувство права на нее. В исходной своей точке евреи и не отказывают им в этом и даже не настаивают на том, что их, евреев, право – преимущественное (а исторически так оно и есть). В исходной своей точке евреи упирают на «также», и потому простые арабы свободно ходят по улицам Хайфы.

Но арабы никаких таких «также» признавать не желают. И потому простому еврею лучше не показываться на улицах Рамаллы.

Когда-нибудь, через сколько-то поколений, уж не меньше, чем через два или три, арабы согласятся с «также». Впрочем, как утверждает крепкий, основательный русский еврей со странной фамилией Бя, желанное согласие наступило бы куда раньше, если бы не алчность тех, кому выгодна еврейско-арабская вражда.

Алчность – один из основных инстинктов человека, отличающийся от естественной потребности животного стремлением иметь больше, чем достаточно, при этом не считаясь с удобствами окружающих. Отсюда вытекает желание владеть и властвовать. Это порождает войны и кризисы и прямо ведет к ядерному самоубийству – и вот тут-то должен заработать другой основной инстинкт – самосохранения.

Он и заработал во время Карибского кризиса.

Он же должен сработать и в нарастающем конфликте с радикальным исламом.

Он же, надеюсь, устранит и угрозу экологической катастрофы, а также энергетической и демографической, с которыми управиться можно будет лишь сообща. Как поется в песне – «иного нет у нас пути». А естественная необходимость мирового со-жительства решит, полагаю, и проблемы со-жительства регионального.