Тайны служебные и личные, или Карибский синдром - Александр Васильевич Кулешов

– О, летеха… – Коростелев впервые услышал данную ему солдатами кличку. – Вот вы и поможете мне отослать ей сапог.

Действовать надо было немедленно, не допуская ненужного развития ситуации в соответствии с простой установкой капитана Туркина – это даже не «как бы чего не вышло», а «как бы нас ни в чем не обвинили». С минуты на минуту в казарму мог прийти с проверкой кто-либо из командования дивизиона, которых из-за полученного предупреждения об учебной тревоге задержалось в расположении много, включая Бульдозера. Через полчаса-час мог случиться информационный взрыв полкового масштаба: злостное нарушение дисциплины зафиксировано у отличника боевой и политической подготовки, сфотографированного у знамени части, члена партии сержанта Виталия Прохорова. В событии был заложен какой-то вышедший за пределы логики абсурд. В профилактике нарушений ни шмон солдатского имущества, ни положительная репутация сержанта, ни обещания очередного поощрения, ни возможность демобилизоваться одним из первых в своей возрастной группе не срабатывали.

– Сержант Прохоров, пройдите в канцелярию! Все остальные – по своим местам спать!

Пока перемещались, не быстро, не медленно – с уважением к себе и к лейтенанту – из рассказа Овчинникова выяснилась причина срыва. При раздаче почты вечером сержант получил из дома письмо, по солдатской традиции ему отмерили три удара им по носу и оставили знакомиться с содержимым. Никто не заметил его неуставных действий, но после отбоя по его брожению в туалет и обратно поняли, что что-то случилось. Жизнь ворвалась в казарму без команды, подвергая разрыву уставные требования. До отбоя ничего необычного не было. Овчинников, спавший на втором уровне над кроватью сержанта, проснулся от того, что уловил запах алкоголя, исходившего от Прохорова, стоявшего между кроватями, окликнул и в ответ услышал сообщение, что его подруга, фотографию которой он хранил во внутреннем кармане гимнастерки, выходит замуж. Письма ему писали мать и сестра, раз в месяц, для экономии в одном конверте, так что информация должна быть достоверной. Сослуживец сразу понял, что дело дрянь, но набрался терпения, ожидая, что сержант, воспринявший горе сердцем, успокоится. Время шло, но Прохоров все бродил и не находил покоя. Овладев первичной информацией, Коростелев вошел в канцелярию. Сержант сидел на стуле, раскинув ноги и безвольно опустив между ними руки, словно оплавленная свечка стекал вниз к полу. На лице его застыла унылая улыбка, и две морщинки замерли в уголках рта. Его было жалко. Прохоров с перекошенным лицом, шмыгая носом, беспомощно переводил взгляд с лейтенанта на мутное окно, продолжать бормотать про отправку сапога посылкой – среди рядового состава бытовала традиция таким образом оформлять разрыв с неверной подругой.

– Ругать меня будете? Упрекать? – сержант демонстрировал готовность к воспитательной работе. – Я правду ищу. Где она, правда-то? Ведь очень обидно. У нас же уже все было, как положено, вот что важно. А теперь? Пусть она себе сапог туда засунет, если так захотелось… Вот скажите мне, вы посылку отправите?

Прохоров с надеждой остановил мечущиеся глаза. Объяснять ему про ожидаемую учебную тревогу и вероятную проверку казармы представителями командования не имело никакого смысла. Нужно было немедленно успокоить и отправить спать, оставив на будущее дисциплинарные разборки.

– Я уснуть не могу, поэтому и сходил на поляну за спиртным. И это не помогает! Не знаю, что делать… – Прохоров провел ладонью по своему лицу и снова уставился на лейтенанта. – Я домой хочу! – желания продолжали раздирать сержанта, он словно не помнил, где находился. – Ну выпил немного, не потому что захотелось повыпендриваться, а потому что не выпить не мог. И ведь не берет! У меня смысл был раньше уйти на дембель, я верил, что я кому-то нужен, торопился, а теперь?

– Ты что пил? – для поддержания разговора спросил Коростелев, испытывая бессилие для разрешения скандальной ситуации.

– Да какая разница, что пил? Мне разрядка нужна. Забыться хочу.

– Где взял? – такой же дежурный вопрос, что и предыдущий.

– Известно где – на поляне! – получилось, что несмотря на уже раскрытую информацию о функционировании «поляны», как места неуставного развлечения и добычи личным составом самогона, ничего не сделано для ее прикрытия. Ясно, что силами особого отдела, занятого своей серьезной работой, невозможно это сделать, а остальные десятки офицеров не знали и не видели вреда этого места и процветающих там нравов, а если знали, не считали своей обязанностью бороться. Милицию же поляна совсем не беспокоила.

– А заодно и девчонку с поляны совратил? – Виктор вспомнил Настины упреки.

– Не-а, на поляне все по взаимному согласию. Если бы кто-то кого-то там к чему-то принуждал, она бы перестала функционировать. Тебе проще: и в городе выбор огромный, чачача танцуешь и к фельдшерице в дивизионе похаживаешь, – Лейтенант напрягся, услышав объяснение сержанта. Это не было ревностью, а скорее выраженной защитной реакцией на грубое вмешательство постороннего человека в его личные дела. – Они сильно кричат во время секса?

– Не твое это дело! – недовольно ответил Коростелев.

– Я где-то прочитал, что крик женщины во время секса означает изменение ее представления о своем социальном статусе. Если для нее это просто удовольствие – она приятно мурчит. Если означает повышение в социальной иерархии – крик будет оглушительным. Моя кричала, и я верил, что для нее много значу. Вот ведь дура, не поняла, за кого надо держаться… Не дождалась!

Обескураженного лейтенанта задело рассуждение сержанта о его личной жизни, и он напряженно смотрел на него.

– Ну что ты, лейтенант, как девочка! Не нравится? Съезди мне по роже, чтоб успокоился! – Прохоров предложил шелестящим голосом. – Чего менжуешься!

– Нужно успокоиться и лечь спать! Случилось событие неприятное, но не фатальное. Время все залечит, – ровным голосом постарался говорить лейтенант. Сержант подумал, пожевал губами и без всякой эмоции не согласился:

– Не знаю… Не берет… До чего тяжело и пусто. Поговори со мной о чем-нибудь.

Хотелось по-быстрому уложить сорвавшегося сержанта спать и отправиться к уже ожидавшим продолжения преферансной пульки партнерам. Заниматься воспитательными действиями было бессмысленно – сержант ни о чем кроме сапога в посылке не думал. Спустить на тормозах тоже нельзя – есть свидетели нарушения уставных требований. Виновных, понятно, найдут и накажут, первым будет офицер, допустивший такой провал. Чем объяснить преферансистам причину задержки в казарме? Должны быть весомые основания заставить их ждать, расспросов не избежать.

– Ты ляг, и спокойствие само придет, – Коростелев механически продолжал искать разрешение выявленных обстоятельств.

– Обещайте, что сапог отошлете, и я пойду в нору.

Пожалеть другого – нормальная человеческая реакция, даже по отношению к нарушителю