Охота на свиней - Биргитта Тротциг

Вот он ушел и уселся на диван в другом конце студийной сцены, «диван для друзей». Он отработал свое, и я ему завидую. В руке он держит бокал с напитком цвета чая, напоминающий по внешнему виду виски, зато никто не посмеет утверждать, будто это спиртное; может, ему все-таки плеснули настоящего, по-моему, он заслужил. Это мой старый школьный приятель, которого я с тех самых пор не видел, и с которым был вынужден беседовать долгих семь минут. Сюрприз, согласно программе. Я его не узнал и, несмотря на все подсказки, так и не сумел ничего вспомнить о нем. Он же помнил меня весьма хорошо. Ну да ладно, он же подготовился и, наверное, кое-что почитал. Он рассказывал какие-то старые школьные истории, как обычно, а я, как обычно, пытался их подправить. «Да, вот было времечко!»

Сейчас я с ужасом жду следующего запрограммированного сюрприза, и вот он появляется — мой давнишний приятель со времен сборной по футболу! Какими аплодисментами его встречает публика.

Выглядит он вполне достойно, одет нормально (клубный пиджак и серые брюки) и вообще производит впечатление милого и умного человека. Он узнал меня мгновенно — еще бы, старинный друг, с ранних лет борьбы вплоть до победного, 32-го, в Лос-Анжелесе, такое не забывается. Это я забил гол, послав крученый мяч с правой линии центра, но он дал мне эту возможность, сделав свою историческую передачу прямо из вратарской площадки.

Теперь надо соответствовать. Единственный футбольный термин, который мне удалось припомнить, — «настоящий hat trick», интересно только, что это значит, и можно ли это выражение как-нибудь ввернуть, и существует ли «фальшивый hat trick» или «простой hat trick» или же определение здесь излишне и требует «бритвы Оккама».

«Да, вот времечко было, дружище! Настоящие hat trick и тому подобное…»

Одобрительный гул публики спасает меня от необходимости входить в детали. Я подумал, что если сморожу какую-нибудь глупость, зрители наверняка воспримут ее как шутку. Это меня немного успокаивает, и мы долго и подробно обсуждаем Олимпиаду в Лос-Анжелесе. В те годы Игры не были эдакими апокалиптическими организационными мастодонтами, в которые они превратились со временем. Они отличались как бы большей человечностью. Как, например, когда оркестр должен был сыграть гимн, а музыкантам положили не те ноты, и они заиграли «Господь к тебе уж близко…» Вот веселились-то. Олимпиада в Лос-Анжелесе была во многих отношениях великолепна. Большое число участников и среди них много новых, что и отличало ее от других. В те годы. И негры. И сами мы были, разумеется, не стариками. Да, совсем молодые были, это точно. В жилах кровь так и бурлила, солнце сияло. Там же я встретил свою суженую. А вот и она!

Я ничего не вижу из-за этого софита. Но теперь она мне поможет, как помогала все эти годы. Я улыбаюсь слепящему свету.

К моменту нашей встречи в Лос-Анжелесе у нее в багаже уже была медаль. Она победила в зимних играх в том же году в Лейк Плесиде, выиграла забег на 1000 м в соревнованиях конькобежцев. Выступала она, естественно, за команду США, поскольку родилась в Чикаго от родителей-итальянцев. Она была популярна, ее фотографии мелькали в еженедельниках, у нее была весьма броская внешность — черные глаза и длинные черные волосы, а популярность она завоевала, конечно, благодаря своей победе, которую одержала в открытых соревнованиях несмотря на свой физический недостаток. В ее положении коньки — самый подходящий вид спорта. Она закладывает парализованную левую руку за спину, придерживая ее правой.

Сейчас она сидит рядом со мной, и я держу ее за руку. Чувство какое-то нелепое — сколько раз я вот так же держал ее за руку. Крепко держу, надеясь, что она справится с разговором. Я крепко держу ее за руку — ведь это моя жизнь, вот моя жизнь, я должен крепко держать ее.

Я уже немолод, бо́льшая часть моей жизни миновала, она должна иметь свою цену, поскольку это моя жизнь, только моя, она должна иметь цену для меня, моя жизнь должна иметь смысл. Пусть не существует никаких нравственных норм, утверждающих, что моя жизнь более ценна, чем жизнь кого-то еще. Пусть ни одно рациональное рассуждение не способно сделать правдоподобным утверждение, будто я есть центр и смысл вселенной. То, что я все равно обязан действовать так — экзистенциальный постулат без всякой мотивации.

«Ты — счастливый человек», — говорит мой инквизитор или ведущий. Я с улыбкой соглашаюсь. Потом он говорит что-то о неизгладимом следе, оставленном мной в истории спорта.

Уйдя из большого спорта, я стал тренером в Персии. То были счастливые годы моей жизни. Изумительный персидский ландшафт, его обнаженная красота, тополи, совершенное сочетание классической архитектуры с окружающей средой, эти купола и своды, раскинувшиеся под небом бесконечной голубой чистоты. Я переживал этот ландшафт каждой клеточкой моего тела. Я даже довольно прилично, если можно так выразиться, выучил персидский, пусть это и легкий язык. Персидская поэзия с ее розами и соловьями, с ее бесконечно кровоточащим разочарованием, постоянно ускользающими идентичностями, произвела на меня глубокое впечатление.

Но важнее всего был, естественно, футбол. Ведь он был моей жизнью. Я работал в министерстве по физическому воспитанию, поэтому не был связан с какой-то отдельной командой. Мне предстояло заложить основы футбола в Персии. Увлекательная задача. Характер моей деятельности дал мне особый повод посвятить себя чисто человеческим отношениям. Сколько раз я сидел в душе и плакал вместе с проигравшей командой, утешал их, читал им персидские стихи о ничтожности всего. Им предстояло возвращаться домой, в бедность и трущобы. Победители получали деньги, славу и новые добротные костюмы.

Мое положение позволило мне завязать множество прекрасных связей, как на самом верху, так и пониже, связей, которыми я воспользовался позднее, открыв собственное агентство по продаже персидских ковров на родине. Трудности, связанные с подобным агентством, заключаются, с одной стороны, в раздобывании настоящего товара, а с другой стороны, — в таможенных пошлинах. Тем не менее значительную часть своих самых дорогих объектов мне удалось переправить по так называемому дипломатическому каналу. Покупателей у меня немного, я к этому не стремлюсь. Я продаю только качественный товар.

И тут появляется мой старый приятель, торговец коврами из Машхада! Я сразу его узнал, хоть он и одет словно посол старой закалки, но и торговец он не из мелких. Изысканному облику несколько мешает только то, что через плечо у него перекинут свернутый ковер; это, как я предполагаю, так называемый финт. К большому удовольствию публики мы с ним обмениваемся любезностями по-персидски. Потом он переходит на французский.

«Помню нашу первую встречу. „Бойцы Машада“ против „Тигров“ из Нишапура. Ты меня хитростью уговорил внести некую сумму на спортивное совершенствование молодежи или что-то в этом роде».

— «Прекрасное помещение капитала. Спортивная Молодежь Покупает Больше Ковров». — «Будем надеяться. В настоящее время у меня другой девиз: Верующей Молодежи Нужен Собственный Молельный Ковер». — «Надо делать ставку на молодежь». — «Время летит как ветер по песку пустыни».

Интересно, почему нет моих детей, если уж все остальные явились сюда. Неужели с ними не связались? Что, они не предусмотрены программой? Помню, когда старшим было лет шесть-восемь, они подарили мне вышитую подушечку, которую сами изготовили. «Папе» — было вышито на канве крестиком. Интересно, куда она подевалась?

Мою жену, пока я изливал персидские любезности, сослали на диван для друзей. Она сидит и кокетничает с левым крайним. Мне придется справляться одному. Ничего, пожалуй, выдержим.

Торговец коврами разворачивает ковер. Небольшой такой коврик, 75×150 примерно, прекрасного тканья. В середине изображен бьющий по мячу футболист, обрамленный цветами, кипарисами и горами. По краю выткано знаменитое четверостишие Омара Хайяма: «Мы только пешки, тогда как судьба — игрок…»[17] и т. д. Эскиз, говорит он, был сделан в виде коллажа из картины на спортивную тему и пейзажной миниатюры. Ковер предназначен мне в подарок. Я рассыпаюсь в благодарностях.

Личная нацеленность подарка свидетельствует о заботливости дарителя и придает дару ценность, превосходящую его денежную стоимость. Личная нацеленность в данном случае совершенно очевидна. Речь идет обо мне.

Обо мне и ни о ком другом.

Если я кто-то другой, если бы я мог быть кем-то другим, если бы я с таким же успехом мог быть кем-то другим, то с таким же успехом я могу быть мертвым, а кто-то другой пусть будет кем-то другим.

Но если я жив, то неизбежно должен быть кем-то, кем угодно, и могу с тем же успехом быть кем-то другим. Следовательно, я с тем же успехом мог бы быть мертвым.

Ковер показывают крупным планом, как я вижу на мониторе. Подходящая заключительная виньетка.