Колонна и горизонты - Радоня Вешович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гитлеровские моторизованные подразделения предпринимали отчаянные попытки пробиться в направлении Котор-Варош, Баня-Лука, но, потерпев неудачу, отошли. Экипажи и водители поврежденных трех бронетранспортеров и нескольких грузовиков сожгли свои машины и скрылись в лесу. Котор-Варош был полностью освобожден.
В эти дни в одной из наших рот произошел нелепый случай. Два товарища, находясь в разводке, развернули «теоретическую дискуссию», которая переросла в ссору и подтрунивание: «Если ты не маменькин сынок, давай покажи себя в бою!» И оба помчались по заснеженному полю к немецким окопам. Станковый пулемет сразил обоих и сразу решил их спор.
После долгих скитаний по лесам и селам вокруг Котор-Вароша мы заночевали в доме одного богатого серба. В углу комнаты находился иконостас, огромный, как классная доска, в центре которого горела лампада. Зашел разговор о религии. Из всего, что хозяин о нас слышал и знал, больше всего его смущало наше непочитание бога. Мы объяснили, что уважаем религиозные чувства верующих, но как коммунисты больше верим в человека, так как человек — творец всего, и именно он, а не кто-то иной, создал и веру в бога, которая хотя и не освободила его от страха перед силами природы, но все же заставила поверить, что она защищает его от них.
На столе появились огромные деревянные миски с горячим супом. Озябшие и усталые, мы даже почти не думали о еде, хотелось как можно скорее лечь на пол и забыться во сне.
Однако, или это мне показалось, чья-то рука потянулась за деревянной ложкой. Хозяин же будто этого только и ждал. Он медленно, как и предписано ритуалом, поднялся и сказал, что по существующему у них обычаю перед обедом нужно прочитать молитву. Мы расценили это как испытание нашего уважения к чувствам верующих и вслед за хозяином встали, поснимали шапки, будто и до этого всегда так делали, и отстояли хозяйский «отче наш». По окончании молитвы произошло то, чего никто из нас и предположить не мог. Видимо, сказалась крайняя усталость. Когда хозяин начал креститься, заканчивая молитву, кто-то из нас, трудно сказать, кто именно, поднял руку, чтобы почесать лоб, а другим показалось, что он присоединился к хозяину. И у всех по неписаному закону рефлексов руки сами начали креститься. Подобревший хозяин теперь, казалось, с большей, чем раньше, сердечностью всем своим видом говорил: вот теперь вы здесь не чужие, пожалуйте к столу. А мы, сконфуженные такой любезностью, молчали и мысленно проклинали себя за то, что предали свои принципы за этот, минуту назад такой желанный, а теперь совершенно безвкусный суп.
Позже мы старались даже в шутку не напоминать друг другу об этом «крещении».
В ГОСПИТАЛЕ
Наступили недели, заполненные упорными боями с четниками, немцами и усташами, которые объединились в единый фронт против нас. Однажды утром мы остановились на отдых в селе Гаричи. Не успели и глаз сомкнуть, как нас разбудили угрюмые хозяйки в шароварах и роздали нам по куску темной постной мамалыги. В этот момент по селу ударила артиллерия, послышались гулкие разрывы снарядов. Кусок застрял у нас в горле. Разговоры сразу прекратились. Мы выбежали в сад. Там уже пахло порохом. Бойцы батальона метались по селу. Группами они бежали по берегу реки на окраине села, чтобы собраться у сливового сада. Обозники растерянно возились у повозок, складывая на них оружие, боеприпасы и котлы. Доктор (так мы называли Милича Ракочевича, бывшего служащего из Колашина, из-за его черных роговых очков) и боец из артиллерийского взвода помогали обозникам уложить все имущество и затягивали последние узлы.
Только я было раскрыл рот, чтобы поторопить их, как вдруг в перекрестие балок под стрехой со свистом врезался снаряд, и будто внезапный порыв земного притяжения заставил как-то странно осесть и людей, и лошадей. Обозники, стоя на коленях, продолжали придерживать нагруженное имущество, однако они не проявляли уже никаких признаков жизни. Я застыл на месте, испытывая двойственное чувство: у меня с языка чуть не сорвалась просьба к ним поторопиться, но затем я понял, что теперь им уже некуда торопиться.
Когда я пришел в себя, то растерялся, не зная, что предпринять: то ли броситься к погибшим, то ли бежать к реке. До меня донесся голос Петра Пырли, нашего пулеметчика. «Давай быстрей! — кричал он. — Им теперь ничем не поможешь!» У самой реки, вдоль живой изгороди из фруктовых деревьев, под урчание вражеских танков и грохот артиллерии, которая «обрабатывала» то одну, то другую часть села, двигался наш госпиталь. Около сотни раненых транспортировались на повозках и носилках, а рядом с ними, с забинтованными головами, с повязками на ноге или руке, падая и снова вставая, торопились бойцы с легкими ранениями. Они проходили в ста шагах от противника, однако густые сливы и заборы из кустов скрывали их. Положение раненых было ужасным.
Глядя на них, я забыл и самого себя, и тех, кто остался под стрехой. К счастью, в этот момент подоспела какая-то наша часть и нанесла удар по флангу противника, благодаря чему все разрешилось так же быстро, как и началось. Немецкие танки и следовавшие за ними четники отошли, а мы, еще не веря, что все уже позади, продолжали двигаться к реке. Петр заметил, что штанина моих брюк окровавлена. В разгар боя я почувствовал было, как что-то тупо ударило меня в бедро, но поскольку сильной боли не было, то подумал, что в меня отскочил комок земли, отброшенный взрывом снаряда. Потрясенный увиденным, я даже не заметил, что ранен. Осколок не застрял, а потому особой опасности не было. Даница Росич перевязала мне рану и отправила в бригадный госпиталь. Напрасно упрашивал я ее оставить меня в батальоне, доказывая, что я в состоянии двигаться самостоятельно. Она решительно заявила, что предстоят тяжелые марши, которые не вынести даже с самой легкой раной.
Госпиталь размещался в здании школы и в сельских избах. Больные и раненые лежали на соломе, накрывшись одеялами, шинелями и плащ-палатками. Здесь я увидел многих знакомых. Тут были молодой рабочий из Шапаца Микица Реновчевич и учащийся средней школы
