Колонна и горизонты - Радоня Вешович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам сообщили, что три батальона нашей бригады — кралевацкий, 6-й белградский, 2-й черногорский — и четыре батальона 3-й крайнской бригады 2 января 1943 года освободили Теслич. Это был четвертый город за последние двадцать дней. Кралевцы с особым удовольствием рассказывали об отдельных эпизодах этого сражения. Мы узнали, как Момо Дугалич и Мишо Брезак взяли в плен подгулявшего домобрана, который с бутылкой водки в кармане возвращался из города в свой блиндаж; как действовали станковые пулеметы Юмбы; как бойцы, смешавшись на улицах Теслича с домобранами, освободили медсестру Милену Джокич. В плен было взято более тысячи домобранов, большое количество усташей и четников, захвачены два артиллерийских дивизиона, несколько вагонов с боеприпасами и множество продуктов питания. В подтверждение этой новости в госпиталь вскоре начали прибывать караваны подвод с ящиками копченой рыбы и ветчины, с санитарным оборудованием, полотном, пишущими машинками и бумагой. Привезли даже нескольких врачей.
Переодевшись под партизан, многие домобраны разбрелись по дорогам, через села и горы возвращаясь в свои края.
После того как кралевцы и 2-й черногорский батальон 16 января освободили Прнявор, наш госпиталь вслед за бригадой направился туда. Состояние моей раны резко ухудшилось. В последние дни гнойный процесс усилился. О выздоровлении говорить было рано. На противоположной, здоровой стороне бедра вдруг появился красный круг, очень болезненный, наподобие подкожного фурункула. Это случилось во время перемещения госпиталя. Я показал рану врачу Джуро Мештровичу, и тот высказал опасение, что осколок, видимо, не отскочил, как он предполагал раньше, а зашел глубже и, вызывая нагноение, продвинулся к противоположной стороне. Врач велел мне слезть с лошади, надергал из ближайшего стога охапку соломы, разостлал ее возле тропинки и заставил меня лечь на живот. Я почувствовал, как холодный металл проник в рану и начал скрести по осколку. Джуро посоветовал мне «покрепче сжать черногорские зубы» и потребовал у медсестры более длинный пинцет. Ловко захватив осколок, врач начал вытаскивать его. Капли пота падали со лба Джуро на снег. Наконец, облегченно вздохнув, он показал мне крупный, с большой палец стопы, осколок снаряда с множеством беспорядочно торчавших от него острых зубцов. Не меньшую боль причинила мне и чистка раны от ниток и обрывков материала брюк и нижнего белья, которые вместе с осколком попали в рану. Зато позже наступило явное облегчение. Температура, которую в последние дни поддерживал воспалительный процесс, заметно снизилась.
Как-то ко мне пришел Юп. Он начал читать свое последнее стихотворение, написанное им под впечатлением зимнего пейзажа: снежная долина в утреннем тумане, а вокруг — сонные, все в инее, леса, похожие на морозные узоры на оконных стеклах. На мой вопрос, что с «нашим» немцем (я его уже несколько дней не видел), зажила ли его рана, Юп сердито отмахнулся:
— Фашизм его сюда ранил, — и показал рукой на голову. — Эту рану может вылечить только пуля.
И действительно, вскоре слова Юпа подтвердились. После того как рана молодого немца зажила, ему починили в мастерской сапог, пробитый пулей, и вызвали в канцелярию, чтобы решить его дальнейшую судьбу.
— Что ты будешь делать в Воеводине, если мы тебя отпустим? — спросил его начальник особого отдела.
— Знаете, я — немец. Я пойду в армию, — ответил последовательный фольксдойче.
В следующем селе меня начала мучить бессонница. Рана стала быстро заживать, но зато теперь беспокоило другое. Я быстро высыпался и смотрел в темноту, слушая стоны тяжелораненых. Рано утром на носилках принесли какого-то раненного в голову бойца из 1-й пролетарской бригады. Я пошел туда и увидел нашего Зария Велича. Он смотрел на меня молча, не шевелясь.
— Узнаешь меня, Зако?
— Узнаю. Ты — Радоня.
— Куда тебя ранило?
— Кажется, в голову.
— Голова болит? Тебе перевязали рану?
— Нет, голова не болит, а на перевязку не было времени. Это случилось ночью, когда шел бой.
— А как ты почувствовал ранение?
— Пуля попала в ветку дерева рядом со мной, а меня швырнуло на землю. Затем кто-то подошел ко мне и взял мой пулемет, а меня вынесли на носилках.
Я осторожно перебрал его волосы и увидел место, мокрое от крови. Чтобы не испугать Зария, я спокойно сказал, что ничего не видно, кроме пустяковой пулевой царапины. Затем поднял его руку и спросил какую. Он неподвижно смотрел в потолок и не чувствовал моего прикосновения. Одна сторона тела у него отнялась. Я пристроился рядом с ним и долго так просидел, уставившись в одну точку. Врач сказал, что раненый выживет лишь в том случае, если в ближайшее время госпиталь не тронется с места.
Я вместе с другими выздоровевшими бойцами наконец отправился в свой батальон. Наш путь проходил через рощи и села. Нас везде радушно встречали. Когда мы заходили в крестьянские избы, чтобы справиться о дороге, нас угощали душистым кукурузным хлебом и салом. С помощью бригадных курьеров я через несколько дней нашел свой батальон в селе вблизи Баня-Луки. Там каждый вечер устраивались танцы. Как только спускались сумерки, на сельских улицах раздавались веселые голоса и песни. При свете фонарей кружились в танце подхваченные деревенскими парнями и нашими бойцами местные девушки в цветастых юбках.
Впервые после отдыха в Фоче и Горажде здесь нашу роту охватила эпидемия влюбленности. Все бойцы тщательно прихорашивались.
И со мной здесь приключилось что-то вроде любви. Обычно я колол дрова для печки, а у пня в это время стояла молоденькая хозяйская дочь и молча наблюдала за мной. Однажды, когда я отнес дрова в комнату, она предложила мне поиграть с ней в прятки у сараев и огромных плетеных корзин. Девушка побежала, приглашая меня догнать ее. Извиваясь между стогами из сухих кукурузных стеблей, она стремительно свернула и исчезла в сарае. Когда я подбежал туда, она лежала на сене у самого входа. Запыхавшись, она указала рукой мне место рядом с собой. Я увидел на потолке снопы молодой ржи, венки из початков кукурузы, вилы и грабли. На прикосновение девичьей руки я повернулся. Девушка раскраснелась и часто
