Том 9. Преображение России - Сергей Сергеев-Ценский

Конечно, грандиозных приготовлений этих к готовой в любой момент вспыхнуть мировой войне нельзя было никому сохранить в секрете, как бы кто ни старался сделать из этого военную тайну. Наконец, жуткие масштабы возможной войны начали пугать даже и неробких вначале государственных людей великих держав, и Шлиффен не замедлил отметить это в таких словах:

«Все ощущают колебания в предвидении огромных расходов, неизбежных больших потерь и того красного призрака, который встанет в их тылу. Всеобщая воинская повинность, превращающая в равноценное пушечное мясо как знатных, так и простых, как богатых, так и бедных, сократила жажду войны».

И в этом была правда, однако колесо, пущенное по гладкой дороге с пологой горы, продолжало катиться, все набирая и набирая скорость. Над военными заказами, размещенными по фабрикам и заводам, работало множество людей. От всего того, что уже сработано было в целях близкой войны, ломились склады. Заводчики и фабриканты были довольны: они расширяли производство в основательной надежде, что для войны всего будет в конце концов мало, и склады опустошатся быстро, и заказы будут сыпаться щедрой рукой. Если одна только подготовка к войне внесла такое оживление в промышленность, то что же будет, раз начнется война!

Немецкий полководец Гельмут фон Мольтке писал о войне: «Вечный мир — это сон, война же — самим богом созданный мировой порядок. В ней получают развитие высшие добродетели человека: мужество и самоотверженность, чувство долга, самопожертвование. Не будь войны, человечество погрязло бы в тине материализма».

Разгромивший Австрию и Францию Мольтке писал это в 1880 году, а в 1912 году германский генерал Бернгарди опубликовал книгу «Deutschland und der nachste Krieg» («Германия и будущая война»).

Он проповедовал наступательную войну, утверждая, что военные захваты ценнее мирных завоеваний. Он называл «ядом» движение в пользу всеобщего мира и всячески стремился доказать, что «историческая задача германского народа может быть разрешена только мечом». Даже самая попытка уничтожить войны представлялась им как «дело безнравственное и недостойное человечества».

Что можно было делать этому «безнравственному» человечеству, когда оно видело в своей среде такого насыщенного и силой и убежденностью, что только сила — право кулачного бойца, уже засучившего рукава, уже сжавшего пудовые кулаки и только размышляющего о том, кому первому из его окружающих выгоднее для него раздробить челюсть?

Есть битвы и битвы. Когда-то, после битвы при Вальми, Гете сказал сидящему у бивачного огня: «Вы участвовали в битве, с которой начинается новая эпоха в истории».

Великая битва предстояла Европе, и новая, революционная эпоха в истории уже стояла на пороге этой битвы и ждала своего дня, чтобы родиться.

Убитый в Сараеве эрцгерцог был упрямый, резкий в обращении человек, и при дворе Франца-Иосифа его терпели, конечно, как будущего монарха, но не любили. Его не любили венгры, его не любили чехи, его не любили сербы, но зато его очень ценил Вильгельм, и, конечно, этим двум весьма деловым людям было о чем говорить во время свидания в Конопиштах.

Николаю и Карлу также было о чем беседовать в Констанце. Между Австрией и Румынией давно уже существовала военная конвенция, в силу которой голова Румынии была повернута на восток, в сторону Бессарабии. Задачей русской дипломатии было повернуть голову Румынии на запад, где в Трансильвании страдали под австрийским игом и ожидали освобождения миллионы румын.

Италия хотя и входила в Тройственный союз, но союзницей была ненадежной: миллионы итальянцев страдали под австрийским игом на берегах Адриатики — в Триенте, Триесте, Далмации, и Австрия не выражала ни малейшего желания отдать эти области Италии в уплату за ее помощь в войне против Антанты (Entente cordiale).

Но вместо Румынии и Италии Германия и Австро-Венгрия надеялись завербовать Болгарию и Турцию. Турция давно уже обрабатывалась Германией, не скупившейся на займы и посулы, чтобы добиться ее согласия на проведение через Малую Азию железной дороги Берлин — Багдад, в чем она и успела, а германские офицеры приводили в порядок турецкую армию.

Великий двигатель прогресса — каменный уголь потеряла Франция в Эльзасе, проиграв в 1871 году войну с Германией.

Французская промышленность попала в положение ящерицы с откушенным хвостом, — и куда бы ни глядели другие государства, Франция приковала свой взор к потерянным своим провинциям: Эльзасу и Лотарингии.

У Англии никто не отнимал ее давних провинций или колоний, но… могли отнять. Вся политика ее в XIX и XX веках была построена только на этом: подозревать и пресекать, не дожидаясь, когда начнутся активные действия возможных противников.

Германия была пока еще только соперником, но соперником мощным.

Она наводняла своими товарами даже европейские страны, вытесняя из них Англию. Она стала колониальной империей, обосновавшись в Центральной Африке, и помешать этому было нельзя: пришлось уступить ей в этом, чтобы она не проникла в Марокко, в близкое соседство к Египту.

Железная дорога Берлин — Багдад выводила ее к Индийскому океану: оттуда она могла угрожать драгоценнейшей из английских колоний — Индии. Но она успела проникнуть и на берега Тихого океана, ваяв у Китая Циндао и создав там первоклассный порт с огромным торговым оборотом. Для Германии же достаточно было запустить хоть один коготь, чтобы там очутилась и целая лапа ее черного орла.

Скачок, который у всех на глазах делал германский империализм, был до того громаден, что не один государственный деятель Англии, страны старого капитализма, мог бы припомнить слова Суворова, сказанные им в ссылке, в селе Кончанском, когда он читал в газетах о Наполеоне: «Молодой человек этот слишком широко шагает, пора бы его унять…»

В конце концов для Англии возникала в лице Германии самая серьезная опасность со времен низложения Наполеона, тем более что никто из писателей немецких, подобных генералу Бернгарди, не скрывал стремлений немцев к мировому господству.

Еще тогда появились и развивались на все лады теории о немцах, как о расе господ, которой дано в недалеком будущем судьбою объединить сначала все народы Европы, а потом и мира под своею властью, облагодетельствовать весь мир «высокой немецкой культурой».

Пусть это не говорилось еще самим Вильгельмом, когда он посещал Англию, явившись, например, в Лондон на похороны короля Эдуарда VII, сына Виктории, незадолго до события в Сараеве, но книги в Германии выпускались затем, чтобы их читали всюду, между прочим и в Англии, и нельзя было не задуматься над этим.

Уже 25 июня отчасти благодаря министру иностранных дел Австро-Венгрии, графу Берхтольду, который не хотел делать из этого тайны, стали известны требования ноты, которую австрийское правительство намерено было отправить Сербии.

В ней содержалось несколько пунктов, из которых довольно привести три:

«1. Король Петр должен обратиться к своему народу с прокламацией, призывающей воздерживаться от великосербской пропаганды.

2. Один из высших австрийских чиновников должен быть допущен к участию в расследовании преступления.

3. Должны быть отставлены и примерно наказаны все офицеры и чиновники, участие которых в покушении будет доказано».

Правда, пока это стало известно только правительствам нескольких великих держав; это не опубликовывалось в газетах, это был как бы пробный шар, пущенный советом австрийских министров с намерением выждать, как к этому отнесутся союзники и враги.

В министерствах иностранных дел каждого из государств Европы сидели, разумеется, знатоки международного права, и для каждого из них достаточно было, конечно, только взглянуть на эти требования Австрии к такому же, как она, суверенному государству, чтобы сказать решительным тоном: «Это противоречит международному праву. Это — явное вмешательство одного государства в дела другого. Это неприкрытое оскорбление, способное вызвать только войну. Таких нот посылать не принято, если этой войны не желают».

Но другие, не меньшие знатоки международного права, сидевшие в кабинетах министров Австрии и Германии, имели наготове негодующий вопрос: «Значит, из одной страны могут явиться в другую убийцы, сознательно направленные для совершения террористического акта над наследником престола этой последней страны и преступное правительство может остаться вполне безнаказанным?»

Однако «преступное правительство» Сербии на негодующий вопрос этот отвечало не менее негодующе: «Смешно и глупо подозревать сербское правительство в подготовке и проведении подлого убийства в Сараеве! Арестованные убийцы — Принцип и Габринович — только они одни и ответственны за совершенное ими злодеяние. Хотя и сербы по рождению, сербскими подданными они не являются. Они — австрийцы и на австрийской территории убили своего австрийского эрцгерцога из побуждений, им одним известных. При чем же тут сербское правительство?»